— Мы приехали! — объявила она, переступая порог.

И это «мы», возможно, сказанное о ней и Ромке, неожиданным образом согрело и его.

— Ну, я пойду, — разгрузившись, засобирался он.

— Почему они вас преследуют? — спросила старшая.

— Власть — она как рыболовная сеть, — объяснил Зубатый. — Попадать в нее легко и даже приятно, а самому потом не выпутаться. Ты уже никто, а в тебе еще тысячи крючков, того и гляди, возьмут за жабры…

— Может, вас спрятать? — предложила младшая.

— Куда? — махнул рукой и пошел, будто на казнь.

Василий Федорович с Хамзатом сидели за столом и пили чай.

— Кто показал дорогу Крюкову? — без всякой подготовки спросил Зубатый.

— Кто показал?! Сам нашел! — сразу взвинтился начальник охраны. — Долго искал, ко мне подходил, спрашивал — я не сказал. Кто-то другой сказал.

— С чем приехал?

Тот начал тоже без подготовки.

— Три толстяка власть взяли. Сказали, область не может без руководителя, без ответственного, триумвират сделали. Будем отвечать за все, объявили. Законодатели поддержали, говорят, новые выборы объявим, Марусь — губернатор!.. Одна часть народа поддержала, вторая против, за Крюкова кричат. Три демонстрации было возле администрации, каждый раз драка, милиция палками разгоняла, пожарной машиной. Арестовали сорок человек. Москва недовольна, прокуратура недовольна, все отменяет, а три толстяка опять пишут, пишут. Кризис, Анатолий Алексеевич.

— Где Крюков?

— От тебя приехал — в больницу лег. Мать его лежит, он лежит… Симулянт! Выкрутится хочет. Зачем на выборы пошел? Зачем воду мутит? А Марусь что делает? Зачем против закона идет? Кто его в Москве поддерживает? Кто защищает?

Зубатый на минуту проникся беспокойством и возмущением Хамзата и уже думать начал, анализировать ситуацию, и вывод напрашивался: Марусь всю жизнь при нем был на вторых ролях, и вот появилась возможность стать первым. Последняя возможность. Если сейчас на волне беспорядка и безвластия не поднимется, не выскочит — падение будет сокрушительным.

Хамзат, как пряха, захватил и уже начал впрядать его мысли в свои, но на глаза Зубатому попал Василий Федорович, спокойный и одухотворенный. Сидит, попивает чай из большой кружки вприкуску с сахарком и смотрит куда-то в пространство.

— А что ты от меня хочешь? — опомнился он. — Ты же не проинформировать явился?

— Конечно, нет! За тобой приехал, все ищут, все ждут. Центризбирком ищет, Генеральный прокурор, Савчук-прокурор, журналисты московские, местные, всякие партии — все!

— Я никуда не поеду! — отрубил он.

— Как не поедешь? Когда бардак, измена, путч — ехать надо! Тебя послушают, ты авторитет, люди уважают!

— Что же они меня прокатили-то, люди? Что же они поверили, будто я родного сына до самоубийства довел?

— Не надо обижаться! Простить надо!

— Ты по чьей инициативе уговаривать приехал? Кто послал?

— Сам приехал! Никто не послал! Я слышу, что люди говорят. Они говорят: при Зубатом порядок был, а Крюков знает: ему не сделать, как при Зубатом, боится, не хочет губернатором. Ему в Москве нравится, а как надо в области руководить, чтобы назад взяли? Он сейчас думает, как из драки выйти с красивым лицом…

— Меня это не интересует, — прервал его Зубатый. — И больше не приезжай с такими разговорами.

— Как приезжать?

— На рыбалку, например, мы скоро заманы поедем ставить. Или просто отдохнуть, в бане попариться.

— За полторы тысячи километров в бане попариться? У-у, какой ты нехороший стал, совсем ничего не понимаешь. Я тебе дурного советовал? Хоть раз подставил? Под монастырь подвел?

— Я сам под него подвелся, — засмеялся он. — И знаешь, спокойно стало. Вот сегодня в магазин съездил — так радостно было, такое событие…

Хамзат обиделся серьезно, чаю не допил, встал, надел куртку и сказал с порога:

— Как можно сидеть в деревне? Там власть сама в руки идет, на гору подниматься не надо. Он сидит!..

* * *

На следующий день с утра Елена привезла Ромку с корзиной на саночках, завела его в дом поздоровалась и сразу обратно.

— Вы не за грибами ли нацелились? — спросил Зубатый.

— Так рябина поспела! — спохватился Василий Федорович и засуетился. — Мы всегда после первых морозов берем. Ну-ка, Алексеич, запрягай мерина и езжай! Пока птица ягоду не спустила, да пока наши старухи не сбегали. А то всю вытащат! Рябина у нас редкость сладкая, наравне с земляникой идет. А по природе греческая, говорят, ее еще Арсений принес и посадил.

— Кто такой Арсений? — торопливо одеваясь, спросил Зубатый.

— Греческий монах, монастырь основал.

Ранее он подобных разговоров не заводил, хотелось расспросить его поподробнее, но на пороге стояла Елена. Она собиралась отказаться от компании Зубатого — видно было по движению губ и рук — но почему-то не смогла. Может, потому, что не он напрашивался, а вроде бы Василий Федорович посылал.

— А ты не поедешь с нами? — спросил Зубатый на всякий случай, чтобы она не заподозрила сговор.

— Я с Ромкой останусь. Да и мне сегодня нельзя из дому выходить.

— Это еще почему?

— Сон видел, будто мы с Женьшенем рыбу ловим и ругаемся!.. Как ее увижу — за дровами выйду хоть за щепкой, но поцарапаюсь до крови. Это из-за ее вредности… И сена в сани бросьте! Ладно, закрывай дверь, не запускай мороза!

Зубатый запряг коня и выехал со двора.

— Ну и куда же мы едем? — спросил, залихватски сбив шапку на затылок.

— В монастырь, — сухо обронила она. — Только там рябина растет…

Мерин у Василия Федоровича был редкой соловой масти, с извилистым ремнем по хребту и экстерьера прекрасного, но колхозные конюхи испортили хорошего производителя. Теперь это бесполое чудо плелось вразвалку, с совершенно отрешенным видом, невзирая на свистящий пастуший кнут. Когда физик-ядерщик Зубатый работал директором конезавода, один цыган научил его, как разогнать самую ленивую лошадь: под обшивку хомута вставляли или привязывали большую осиновую ветку с сухими листьями. Тень над головой, а главное, неотступный шорох так пугали коня, что еще сдерживать приходилось. Подобную ветку Зубатый по пути отыскал и привязал, как надо, но, похоже, конь не знал о цыганских приемах или давно обиделся на весь свет и откровенно презирал его — ни толику шага не увеличил. Брел по целинному снегу, фыркал и ни на что не обращал внимания.

Ну и пусть! Можно было долго ехать вместе, сидеть на сене, опираясь спиной на прясло и почти касаясь плечами, делать вид, что занят понуканием коня и вожжами, и, даже от самого себя втайне, испытывать почти электрический ток, бегущий между ними. Он понимал, что Елена вынуждена принимать помощь, и это ее будто бы оскорбляет или, по крайней мере, принижает самостоятельность, поэтому она всю дорогу смотрит в одну сторону, провожает глазами сосны и выразительно молчит.