Через два месяца следствие закончено, следователь направляет его в Рейн, где лицеист предстает перед судом присяжных. Там он встречается лицом к лицу с вами, господин Магуд: он ― на скамье обвиняемых, вы ― за прокурорским столом.

Прокурор взглянул на Флогерга.

― Как ваше имя, сударь? ― спросил он с профессиональной суровостью.

― Скоро узнаете, ― сказал Флогерг, ― всему свое время.

Состав присяжных был подобран из землевладельцев и мелких сельских собственников. Эти люди сурово относятся в краже, потому что сами трудятся, зарабатывая свое добро. Прокурор, знающий это, ― а кому и знать, как не ему? ― благоразумно отводит из числа присяжных ― торговца, учителя, архитектора, булочника: все это люди, доступные чувству жалости, а ему нужно осудить этого мальчика, так как сам он ― разве я этого не сказал? ― и есть собственник земель приорства, продаваемых участками».

― Назовете ли вы, наконец, свое имя?

― Вы представили этим людям от земли, как фермы их обокрадены, дочери изнасилованы, скот зарезан, стога сожжены, и все это случится, если они не вынесут сурового приговора. Вы дошли до того, что сказали про этого рыдающего и униженного мальчика: «Если бы случилось, что во время частых ночных грабежей он убил бы какого-нибудь человека, то тогда, господа присяжные (и при этом ― какой великолепный жест рукой!), тогда я потребовал бы у вас сегодня его головы!»

Там была мать, рыдавшая под своей вуалью, так как отец уже покончил самоубийством от отчаяния, узнав про свое бесчестие. Она слышала, как двенадцать подобранных вами присяжных произносили: «да, виновен»; она слышала, как на голову ее единственною сына обрушился приговор: четыре года тюремного заключения. «Четыре года тюрьмы» ― это слишком коротко, поэтому говорят «четыре года тюремного заключения ― фраза эта длиннее, и она более сенсационна! Когда уводили ее сына со связанными руками, он увидел, как она протянула к нему руки и упала без чувств на скамью. Через три года, получив условное досрочное освобождение, он вышел из тюрьмы, но за это время она умерла от отчаяния, многоуважаемый господин прокурор. Да, все эта было так!

Тяжелое долгое молчание нависло над этими двумя людьми. Первым прервал прокурор.

― Пусть так! ― сказал он. ― Я пользовался всею полнотою власти, согласен с этим, я пользовался всею строгостью закона. Не всегда я делал это ― вы утверждаете это, и я признаю ― исключительно в общественных интересах, но иногда и в своих собственных. Я тогда тоже только вступал в жизнь, и я был честолюбив. Признаю свои ошибки, но я исправлю их: цифра?

Флогерг снова засмеялся:

― Но ведь все это, дорогой мой господин прокурор, ― сказал он, ― только чистые пустяки по сравнению со всем дальнейшим. Вот продолжение: 1899 год; войдя в тюрьму ребенком, осужденный вышел из нее мужчиной. Необычный случай: душа его не совсем испортилась в этом месте; он стремился воскреснуть. Совершив скорбное паломничество на могилу родителей, напрасно искал он, однако, какой-нибудь работы. Его повсюду преследовало это замечательное современное открытие: волчий билет, справка о судимости. Все двери перед ним закрывались. Устав от этого, он поступил рекрутом на военную службу.

Но и тут закон подстерегает его: бывшему осужденному доступна только одна военная форма ― форма африканских колониальных войск. Он и отправляется в Африку. Там он ведет себя добропорядочно. Он не герой, он просто человек. Он, заслужив нашивки капрала, через год возвращается во Францию в пехотный полк. Там он ведет себя столь же хорошо, но справка о его судимости лежит в штабе, и он в полной власти писарей и унтер-офицеров. За все время службы на нем было клеймо бывшего солдата африканских войск, и не один раз испытывал он это на своей шкуре, черт возьми!

Наконец ― освобожден! Это слово одинаково употребляют и для выходящего из тюрьмы, и для выходящего из рекрутчины. Новые бесплодные попытки пристроиться. Он ни рабочий, ни ремесленник. По образованию он пригоден для канцелярских занятий, но повсюду от него требуют его формуляр. Он уезжает из Франции.

В Англии нет никаких препятствий для того, чтобы раскаявшийся мог подняться. Туда он и отправляется. Там он занимается грубым трудом, но остается честным. Через французское консульство он просит о своей реабилитации. Следствие ведется долго, но результаты его благоприятны. Его реабилитируют.

Наконец-то сможет он, сбросив со спины тяжелый груз, начать работать над своим будущим! Он принимается за это дело с мрачной энергией. Он интеллигентен, он трудолюбив; он идет вперед и заставляет уважать себя. Без всякого сомнения он достигнет цели... Он уже достигает ее... Но тут ― война!

Три года он бьется на войне, не лучше, не хуже, чем другие; он тяжело ранен.

Вот и госпиталь. Тяжело работая всю жизнь, он знал только покупные женские ласки. Здесь за ним, раненым, ухаживает женщина.

Она не очень красива, но у нее прекрасные кроткие, сострадательные глаза и нежные руки. В течение полугода около него раздается шелест ее белой одежды. Ему кажется, что она относится к нему со вниманием, даже с предпочтением, хотя и не без некоторой робости... Он не уверен в этом, он, вы понимаете, к этому не привык.

Тогда, в тот день, когда он уходит на костылях из госпиталя «в чистую», он говорит себе, что это ужасно: коснуться счастья ― и потерять его из-за невысказанного слова. И он осмеливается высказать его.

Она смеется, плачет, хочет говорить, но он закрывает ей рот поцелуем. Они становятся мужем и женой.

Он чувствует тогда, что в нем выросло самолюбие. Он, парий, должен заботиться о душе другого человека. В течение долгих бессонных лихорадочных ночей он взрастил одну чудесную мысль: утилизировать сосновые иглы, чтобы с одной стороны обрабатывать их волокно, а с другой ― выделывать топливные брикеты, спрессовывая остатки от обработки.

Мысль эта оказывается удачной и встречает хороший прием. Благодаря хорошим довоенным рекомендациям, он находит капитал для реализации этой мысли, но для осуществления дела на практике ему нужно получить лесную концессию в окрестных казенных лесах. Предварительная разведка показывает, что получить такую концессию нетрудно. Он подает прошение о ней.

Но оказывается, что как раз в это время одно общество по скупке недвижимостей ― черная банда, если употреблять обычные термины, ― занято своими операциями именно на намеченных землях; председателем правления этого общества является некий сенатор.

Эта банда занята следующим весьма тонким делом: надо неожиданно заставить палату депутатов принять в одном из утренних заседаний, когда десять депутатов будут голосовать за пятьсот отсутствующих, закон об обмене этих казенных земель, богатых елью и сосною, на другие лесные пространства, с вырубленными для нужд армии лесами.

Все уже готово, и сенатор уже готов положить в свой карман обильное комиссионное вознаграждение, как вдруг на пути этого проекта становится предложение о концессии. И более того: предложение это поддерживается крупным чиновником, главным лесоводом этих владений... Это был ― нет, не смейтесь! ― это был честный человек, он и доказал это... Человек этот считал, что государство заинтересовано в этом опыте, который может стать источником неожиданных для казны доходов, поддерживал просьбу о концессии всем своим влиянием. Еще есть чиновники, которые хотят основывать свое продвижение по службе только строгим выполнением своих обязанностей.