По Пролетарскому, бывшему Французкому бульвару от дома отдыха «Моряк» двигалась похоронная процессия. Среди скорбящих была шестнадцатилетняя Анечка Голомбиевская-младшая, которая с подругой горько рыдали друг другу в плечо. Отдыхающие, выползшие на трамвайные остановки с окрестных санаториев и пляжей, с ужасом косились на открытый гроб и сопровождающих. Какая-то сердобольная пышная дама с пустым бутылем в авоське утерла слезу:

— Надо же! Такой молодой! Сколько ж ему было?

— Двадцать шесть, — отозвалась из плеча подруги Анютка и всхлипнула.

— Вот горе-то какое! Бедная мать! Красивый какой парень. Совсем как живой!

Завывало странное музыкальное трио перед процессией, две трубы и почему-то тарелки пытались сыграть то ли очень упрощенную версию похоронного марша, то ли медленно и минорно последний хит Утесова «Одесский порт в ночи простерт». Четверо парней несли на плечах гроб с покойным, на котором помимо брюк и белой рубашечки была повязка на лбу с довольно свежими красными пятнами.

— Страсти-то какие, — отозвался бодрый отдыхающий. — Что? Прибили?

— Не, с пятого этажа выпал, головой прямо на край скамейки упал. У девушки, что на лавочке сидела, перелом ключицы, — вещал возглавляющий процессию парень, держащий на вытянутых руках морскую фуражку. — А наш бедный китобоец — насмерть, выглянул в окно на девушку и поскользнулся.

— Какая смерть нелепая!

Движение на Пролетарском замедлилось — любопытные водители притормаживали, чтобы рассмотреть странные воскресные похороны — а когда же еще хоронить? Жарко ведь! До понедельника завоняется!

Еще квартал, пока процессия не сошла с рельсов, за ней, деликатно позвякивая, медленно ехал пятый трамвай. Пока вагоновожатая не высунулась и не гаркнула:

— А ну в сторону, а то сейчас половина на цугундер отправится!

Процессия почему-то завернула не в сторону кладбища, а ближе к пивной, где и была замечена юными дружинниками Одесского технологического. Старший штаба дружины увидел, как молодой покойник еле сдерживает смех в гробу, а процессия слишком уж картинно рыдает. Да и все молодые, не в черном, без венков и морских старшин.

— Эй, товарищи!

Гроб с пассажиром понесли значительно быстрее.

— Эй, а ну постойте!

— Н-но, залетные! — вдруг выдал покойник и присел в гробу.

Носильщики рванули во дворы от дружинников, опасно накренив свой скорбный груз. Пока те ловили нерасторопных девчонок, покойник с подельниками успели сбежать.

Анька Голомбиевская оправдывалась в райотделе:

— Мы с пляжа шли, ребята попросили подыграть. Там они в карты проиграли — на желание. Надо было пять кварталов в гробу проехать до пивзавода. Да я не знаю, где они гроб взяли. Они нам мороженое купили. Покойника не знаю — мы на пляж под базой моряков ходим, там и познакомились.

Анюта во вторник будет шипеть Ваньке Беззубу:

— Да ну тебя! Обещал, что будет весело, а так подставил и сбежал! Ну не сказала я, как тебя зовут. Не дергайся! Сказала, что только познакомились на пляже и подыграть попросили.

Ваньке, как и в прошлый раз на слободских танцах, удалось выйти сухим из воды. Это он маялся от безделья между каботажными, внутренними рейсами по Черному морю на базе отдыха моряков и на фразе «Да здесь можно сдохнуть со скуки» предложил на слабó сдохнуть и помянуть отпуск в пивной.

Хулиганов так и не поймали, а вот директор базы отдыха, товарищ Черница, получил выговор с занесением, после того что информация об этом безобразии с «глупой инсценировкой», начатом на вверенном ему объекте, попало в одесские газеты.

Бунт на Мельницкой

— Шухер! Наших бьют! — Этот крик с улицы вместе со звоном стекол переполошил весь восьмой номер. Бунт на Молдаванке, как и положено по законам жанра — бессмысленный и беспощадный, разгорелся из-за сущей мелочи. Случилось все 18 декабря, накануне устаревшего Святого Николая, точно в День выбора народных судей. А всю судебную систему вместе с силовыми органами на Молдаванке никогда не любили. Тем более, что недавняя массовая амнистия заполнила слободские, пересыпские и молдаванские дворы и хутора бывшими сидельцами. В основном по 58-й — за измену Родине. Под нее мог попасть (и попадал) кто угодно — от диверсанта или румынского стукача до шутника, рассказавшего политический анекдот. А Молдаванка буквально била рекорд страны по «изменникам» всех мастей.

Всё началось из-за пустяка: день был выходной, по давней традиции — почти праздничный, ведь выборы. Солдатик одной из ближайших стройбатовских частей, пользуясь выходным и затишьем, рванул в самоволку в поисках простого солдатского счастья — спиртного и женщин. Доподлинно известно, что в гастроном на углу Степовой и Дальницкой он зашел уже в приличном подпитии и купил бутылку водки. То ли количество выпитого сыграло главную роль, то ли качество водки, которую нередко меняли на домашние подделки, но защитник отчества, сделав первый глоток, просто выблевал весь продукт, не отходя от прилавка. И громко нецензурно потребовал срочной замены «паленки» на нормальную — ну или возврат денег. На его беду, продавец, Витя-Рыбак, был дядькой крутого нрава и огромных габаритов. Так как пьяные скандалы в винном отделе гастронома на Молдаванке — дело ежедневно-многократное, то все здешние милиционеры закрывали глаза на методы, которыми Витя-Рыбак быстро тушил все жалобы и скандалы. Без протоколов и испорченной статистики. Он просто жестко лупил всех дебоширов. Не изменил Витя заведенного порядка и на сей раз — солдатик получил свою порцию тумаков и был выброшен из магазина прям под ноги двум патрульным милиционерам, случайно проходившим мимо. Витю-Рыбака они хорошо знали и довольно часто отоваривались у него по разным поводам. Транспорта у них не было, поэтому был остановлен грузовик, и милиционеры попытались закинуть бесчувственного стройбатовца в кузов, пнув его пару раз за тяжесть. Но за солдат и за их моральный облик отвечала не милиция, а военные патрули. И вот тут случилось непредвиденное — поддатая толпа, что собралась поглазеть на то, как Витя-Рыбак наводит порядок мозолистой рукой, вдруг начала вырывать солдатика из рук попутавших берега ментов-позорных. Потом от души наваляла обоим ментам и, разогретая победой, пошла громить гастроном, в котором поспешил забаррикадироваться Рыбак. Толпа разнесла все витрины, забрала спиртное, трехлитровые банки с соками и начала пировать по случаю победы. Потом никто не мог вспомнить, когда сбежал Витя и куда делался солдатик, да и как его звали, но это уже не имело значения для восставших.

Хорошо выпив и закусив, толпа, подогреваемая окрестными уголовниками, разметала два взвода курсантов школы милиции, которых безоружными прислали на усмирение, и три группы ментов-позорных, прибывших на подмогу из соседних райотделов.

У городских властей еще не было достаточно опыта мирного разгона демонстраций и ликвидации беспорядков. На всякий случай прислали несколько пожарных экипажей для разгона толпы водой из брандспойтов. Молдаванские посчитали, что массовые купания во второй декаде декабря — не лучшая идея, а если учесть, что ножи у местной шпаны не оружие, а продолжение руки, пожарные шланги не продержались и минуты. Все, что можно было оторвать или отбить, — снесли, пожарные предпочли покинуть поле боя.