опять отказали. Причина отказа заключалась, помимо упомянутых выше опасений Софии, в несовместимости внешнеполитических программ двух стран. В то время как Болгария сделала ставку на решение территориальных споров с соседями дипломатическим путем, СССР стремился вовлечь ее в свои военно-политические замыслы по кардинальной перекройке региона, не останавливаясь перед применением силы против Румынии, Греции и Турции. Для Болгарии это означало бы фактически объявить войну Великобритании и Франции, чьими союзниками являлись эти три страны, рассориться с Берлином (из-за Румынии, в которой у Германии были огромные экономические интересы) и в результате оказаться в полной военно-политической зависимости от СССР. Ожидать, что София добровольно пойдет на подобное политическое самоубийство, не приходилось. В телеграмме в софийское полпредство от 12 ноября Молотов признал, что «пожалуй, болгары правы, говоря об опасностях для Болгарии, связанных в данный момент с заключением пакта взаимопомощи. Что же, можно с этим подождать» [36, с. 279–280].

Молотовской готовности «с этим подождать» хватило всего на пару недель, до конца месяца. Возможность вернуться к обсуждению военно-политических вопросов предоставил визит в СССР командующего ВВС Болгарии полковника В. Бойдева. Хотя целью визита были установление воздушного сообщения между двумя странами и закупка советских самолетов, Бойдева попытались втянуть в обсуждение вопросов о создании в Болгарии советской военно-воздушной базы и даже о предоставлении частям Красной Армии права прохода по болгарской территории в случае возможного конфликта с Турцией. В панике царь Борис запросил у Берлина совета и помощи. Впрочем, в Москве на этой идее особо и не настаивали.

Наступившее вслед за этим затишье продолжалось до июля 1940 г. и было нарушено советской акцией в Бессарабии, объективно поставившей в центр всей балканской политики территориальный вопрос, в частности о возвращении Румынией Южной Добруджи в состав Болгарии. Удивительным образом за такое решение высказались все великие державы обеих военно-политических группировок и «нейтральный» СССР. Началась форменная гонка за то, из чьих рук София получит Добруджу, т. е. за болгарскими симпатиями. В первых числах июля 1940 г., советское правительство уведомило болгарское, что поддерживает его требования о возвращении Южной Добруджи и будет придерживаться этой позиции на международной конференции, на которой эти требования были бы рассмотрены [цит. по: 104, с. 379].

Советское заявление вызвало у правительственной Софии серьезное беспокойство. Возвращение этой территории было национальной мечтой, и правительство меньше всего хотело видеть СССР в роли доброго гения болгарского народа, учитывая внутри- и внешнеполитические последствия неизбежного в этом случае взлета его популярности в Болгарии. Царь Борис еще в июне принялся пугать немцев этой угрозой, призывая их перехватить инициативу в добруджанском вопросе. Далеко не сразу, но Гитлер внял просьбе и 26 июля «настойчиво рекомендовал» Румынии урегулировать свои территориальные проблемы с Болгарией (и Венгрией), что и было сделано: 19 августа начались и 7 сентября закончились болгаро-румынские переговоры, в результате которых Южная Добруджа вернулась в Болгарию. Решение добруджанского вопроса стало большой политической победой Германии и в целом «оси». Британский посланник в Софии Дж. Рендель сообщал в Лондон: «…Ликование приняло формы восторженной благодарности по отношению к нашим главным врагам […] Многие из числа колеблющихся […] были захвачены вихрем прогерманского энтузиазма» [Цит. по: 104, с. 382]. Теперь ситуация позволила царю Борису занять более твердую позицию в отношении СССР.

Начавшееся 28 октября нападение Италии на Грецию и вступление в этот конфликт на стороне последней Великобритании означало открытие нового фронта европейской войны – балканского. Вопреки собственной воле Болгария оказалась в политическом центре конфликта.

Для Германии главным был вопрос прохода ее войск через болгарскую территорию в Грецию для спасения неудачливого итальянского союзника и недопущения переброски британской авиации в северные районы Греции, откуда она могла бы создать угрозу немецким нефтяным интересам в Румынии. Кроме того, с территории Болгарии было намного проще заставить соседнюю Турцию воздержаться от оказания помощи союзным ей греко-британским силам. Для СССР «потеря» Болгарии означала бы, прежде всего, утрату рычага давления на Анкару в вопросе о Проливах, а также фактическое отстранение от активного участия в балканских делах в целом. Задачей Лондона было помешать установлению советского или германского контроля над этой страной и, тем самым, сорвать планы Берлина и Москвы в отношении союзных Великобритании Турции и Греции.

Подобное развитие ситуации вынудило Кремль не просто вернуться к «болгарскому вопросу», но поставить его в центр всей советской внешней политики, тем более что под влиянием произошедших событий из разряда преимущественно двусторонних он перешел в разряд международных. Главным сторонним интересантом являлась, конечно, Германия, неуклонно укреплявшая свои позиции на Балканах. Без ее согласия, равнозначного поддержке, навязать Софии договор о взаимопомощи было делом нереальным. Вынужденное привлечение Берлина меняло алгоритм решения «болгарского вопроса». Поддержка им советских намерений стала необходимым условием успеха. Поэтому заручиться ею у Гитлера было важнейшей задачей, стоявшей перед Молотовым в ходе визита в Берлин 12–14 ноября 1940 г.[136]

Что касается формы советского контроля над Болгарией, то для облегчения задачи в Москве поначалу решили пойти по пути использования германского ноу-хау и вместо договора о взаимопомощи навязать болгарам советскую гарантию безопасности, но с одновременным вводом войск.[137] Усилия Молотова оказались безрезультатными. У Гитлера не было никакого резона оказывать СССР столь ценную услугу в ущерб собственным интересам: еще 16 октября Берлин официально предложил Болгарии присоединиться к Тройственному пакту.[138]

Напрямую связанная с болгарской темой проблема черноморских проливов представлялась Кремлю, однако, слишком важной, чтобы удовлетвориться подобным исходом дела. Кроме того, его насторожил срочный вызов царя к Гитлеру вскоре после отъезда Молотова из Берлина. (Встревоженный молотовской настойчивостью в вопросе о Болгарии, фюрер решил заставить царя немедленно присоединиться к Тройственному пакту и, тем самым, пресечь дальнейшие попытки СССР добиться от Софии согласия на ввод войск). Действовать решили сразу по двум азимутам – через Софию и через Берлин.

18 ноября нарком имел беседу с болгарским посланником в Москве И. Стаменовым и заверил его, что "если Болгария нуждается сейчас в какой-либо гарантии, то такую гарантию[139] ей дал бы сейчас СССР", при сохранении ею своего внутреннего режима. Молотов так стремились добиться от болгар согласия, что буквально рассыпался в предложениях, начиная от поддержки всех их территориальных притязаний к соседям и заканчивая обещаниями поставок в нужном количестве хлеба, бензина и иных товаров, широкой скупкой продукции болгарского экспорта, предоставлением займа в любой валюте. Вместе с тем, пригрозил нарком, «если мы бы очутились перед фактом получения Болгарией гарантии своей безопасности со стороны какой-либо другой державы, это ухудшило бы и испортило бы советско-болгарские отношения».

Однако «царь Борис, – пишет Риббентроп, –