страны в тот же день официально уведомило правительство СССР. В уведомлении отмечалось, что болгарское правительство ответило согласием на просьбу Германии разрешить вступление ее войск на территорию страны в качестве временной меры, имевшей целью сохранение мира на Балканах. Выражалась надежда, что эта мера будет правильно понята и не ухудшит отношения между Болгарией и СССР. Утром 2 марта германские войска перешли по наведенным мостам Дунай и вступили на болгарскую землю.

В ответной ноте от 3 марта правительство СССР заявило, что не считает правильной позицию, занятую болгарским руководством, поскольку она "ведет не к укреплению мира, а к расширению сферы войны и к втягиванию в нее Болгарии" [91, с. 448]. 8 апреля НКИД разослал по советским представительствам циркулярное письмо, содержавшее указание полпредам «предупредить правительства балканских государств, активно поддерживающих Германию, об опасности для дела мира на Балканах, которая является следствием такой политики». Никаких немедленных последствий для Болгарии и других балканских стран ни заявление, ни письмо, конечно, не имели. Борьба за Софию, а с учетом румынской ситуации (см. ниже) – за Балканы, была проиграна.

Особый характер русско – болгарских отношений вынудил Гитлера принять отказ царя Бориса от участия его армии в боевых действиях против СССР. Дело ограничилось предоставлением в пользование немцам территории страны и ее транспортной инфраструктуры (порты, аэродромы, дороги), поддержанием оккупационного режима в приграничных областях Греции и Югославии, а также выполнением некоторых небоевых задач в интересах Вермахта, вроде организации госпиталей и санитарных поездов. Дипломатические отношения между Москвой и Софией поддерживались на протяжении почти всей войны и были разорваны в сентябре 1944 г. ввиду объявления Советским Союзом войны Болгарии.

Румыния

По причинам, общим для всех консервативно-клерикальных режимов небольших лимитрофных государств, Бухарест опасался своего большого и беспокойного пролетарского соседа. Кроме того, отношения между странами были серьезно отягощены двумя неурегулированными вопросами. Речь шла о возвращении Советскому Союзу незаконно аннексированной в 1918 г. Бессарабии и, с другой стороны, о возврате Румынии ее государственного золотого запаса общим весом около 70 тонн, а также государственных архивов, вывезенных в целях безопасности на хранение в Россию во время первой мировой войны. В результате «боярская Румыния» оказалась в числе всего трех стран, отношения с которыми Москва заклеймила тавром классовой непримиримости (двумя другими были «белогвардейская Финляндия» и «панская Польша»). Ситуацию усугублял союзный военно-политический договор, заключенный в 1921 г. между «боярским» Бухарестом и «панской» Варшавой и представлявший, в глазах Москвы, угрозу ее безопасности.

Вместе с тем, оставлять бессарабский вопрос навсегда в подвешенном состоянии было невозможно, тем более что Румынии не удалось добиться международного признания результатов аннексии.[141] Поэтому уже в 1924 г. предпринимается первая попытка его решения во время встречи делегаций двух стран в Вене, однако сделанное тогда советское предложение определить судьбу Бессарабии путем проведения плебисцита не было реализовано [38, с. 165–168]. В 1927, 1928 и 1932 гг. Бухарест через польское и французское посредничество выступает с инициативой заключения с Москвой пакта о ненападении, видимо рассчитывая «растворить» в нем бессарабскую проблему, но этот номер не проходит.

Вместе с тем, Румынию как страну status quo обнадеживала эволюция советской внешней политики начала 30-х годов в сторону создания системы европейской коллективной безопасности, призванной «увековечить» существующее на Балканах положение вещей, полностью устраивавшее Бухарест. Начиная с весны 1934 г., Румыния проявляет стремление стать частью восточно-европейской системы безопасности, которую пытались создать Москва и Париж. 9 июня 1934 г. нарком М. М. Литвинов и министр иностранных дел Н. Титулеску путем обмена нотами установили дипломатические отношения между двумя странами;[142] при этом «бессарабский вопрос» не упоминался.[143]

Заключение в 1935 г. между Москвой и Парижем договора о взаимопомощи, в чем Н. Титулеску сыграл заметную посредническую роль [107, с. 153; 109, с. 346–347] подводило под советско-румынские отношения общий французский фундамент. В середине июля 1936 г. на специальном заседании румынский кабинет пришел к следующему выводу: «В области внешней политики мы – за соглашение с СССР, союзником наших союзников – Франции, Чехословакии и Турции […] Мы не можем быть в одно и то же время и союзником Франции, и недругом России – союзницы Франции».

В Бухаресте справедливо полагали, что именно соглашение с СССР должно стать стержнем всей системы договоров в рамках Балканской и Малой Антант, созданных для поддержания выгодного им статус кво в регионе, и что оно «только и может реально придать этим союзам эффективность» [цит. по: 104, с. 339]. (Поэтому инициатива заключения пакта о взаимопомощи, по признанию М. М. Литвинова, «всегда исходила от Титулеску» [108, с. 96].) В то же время, верно и обратное: ввиду польской неуступчивости именно договор с Румынией мог обеспечить проход советских войск на помощь Чехословакии и, тем самым, поставить дотоле платонические, в значительной мере, отношения Парижа, Праги и Москвы в области взаимопомощи на реальную основу. Следствием стало бы изменение не только регионального, но общеевропейского политического климата.

Однако все попытки Бухареста встроиться в создаваемую систему безопасности не находили отклика в Москве, фактически саботировавшей достижение договоренности. Переговоры, впрочем, начались, но долгое время упирались в противоречия сторон по двум вопросам. Во – первых, Москва была против определения территории, на которую распространялось действие договора, усматривая в этом косвенное признание аннексии Бессарабии. Во – вторых, настаивала, чтобы договор был направлен не только против германской, но и любой другой агрессии, намекая на вариант нападения Польши на СССР. В случае принятия этого требования, считали в Москве, под очень беспокоивший ее польско-румынский союзный договор 1921 г. была бы подложена мощная мина замедленного действия. С целью сдвинуть дело с мертвой точки в ноябре 1935 г. Н. Титулеску внес новое предложение: смоделировать соглашение по апробированному образцу советско-чехословацкого договора о взаимопомощи [26, с. 666]. Но и это не помогло.

Бесплодные переговоры Титулеску и наркома продолжались всю первую половину 1936 г. и закончились отказом последнего от самой идеи договора под в высшей степени странным и неожиданным предлогом гипотетической «гитлеризации Румынии».[144] «Вы что, г-н Титулеску, думаете, что мы заключим договор о взаимопомощи с такими странами, как Ваша, в завтрашней судьбе которой мы не уверены?» – заявил он 29 июня 1936 г. [108, c. 69].

Неловко комментировать столь абсурдный довод, но придется. В румынских условиях внутренняя политика была проекцией политики внешней, а не наоборот, как в силу монархического принципа правления, так и потому что главные заботы страны – в вопросах безопасности и территориальной целостности, целиком лежали в сфере международных отношений. Литвинов понимал эту взаимосвязь, но в случае с Румынией почему-то требовал от нее невозможного. В