его письме М. С. Островскому от 13 января 1936 г. читаем: «Вполне признавая большу’ю опасность (для СССР. – Авт.) ориентации Румынии на Германию, я отнюдь не думаю, чтобы эта опасность окончательно устранялась пактом (с СССР. – Авт.)» [108, c. 58–59]. Такой гарантии, разумеется, не было, да и быть не могло. Гарантировать можно было иное: что оставленная один на один с Германией страна будет вынуждена приспосабливаться к ней сначала внешнеполитически, а потом допустить к власти внутри страны прогерманские праворадикальные силы. Что и произойдет в конечном счете.

Невозможно представить, чтобы Литвинов не понимал столь очевидных вещей, и его ссылка на «гитлеризацию» выглядит абсолютно надуманной. Возможно, дело в том, что еще в конце 20-х годов Сталин в личном споре с наркомом запретил ему любое отступление от жесткой официальной позиции по бессарабскому вопросу ради строительства отношений с Румынией. Судя по одной из реплик Литвинова, позиция вождя могла объясняться его нежеланием идти на конфликт с могущественной советско-партийной номенклатурой Украины, к которой тогда относилась аннексированная провинция. У нас нет иного объяснения причины более чем прохладного отношения Литвинова к заключению советско-румынского договора о взаимопомощи, без которого рассыпалась вся система коллективной безопасности в Восточной и Юго-Восточной Европе, а в столь любезной его сердцу общеевропейской системе сдерживания Германии возникала огромная брешь на востоке.

После упомянутого выше разговора обескураженный министр подал прошение об отставке, но кабинет отклонил его и дал Титулеску карт-бланш подписать договор на условиях по собственному усмотрению. Это позволило министру выполнить поставленные Москвой два условия sine qua non:[145] во-первых, отказаться от определения территории сторон договора; во-вторых, распространить действие договора на случай агрессии со стороны любого государства, а не только Германии.

На базе этих компромиссных предложений 20–21 июля 1936 г. М. М. Литвинов и Н. Титулеску выработали основные принципы договора о взаимопомощи между двумя странами. Проект не предусматривал размещения войск одной стороны на территории другой на постоянной основе; они могли быть введены исключительно по ясно выраженной просьбе принимающей стороны и по такой же просьбе должны были покинуть занимаемые места в течение установленного срока. Виртуозно обходился молчанием вопрос о территориальной принадлежности спорной провинции не только де-юре, но и де-факто.

Несогласованным оставался всего один вопрос – об условиях применения военных статей договора. Министр напрямую связал его с фактическим оказанием вооруженной помощи Румынии со стороны Франции в силу действовавшего франко-румынского договора о взаимопомощи, а нарком возражал против такой увязки и высказывался за автоматическое выполнение сторонами своих договорных обязательств. Между тем, годом ранее, при заключении аналогичного договора с Чехословакией, Политбюро дало НКИД прямо противоположную директиву: «В пакте должно быть ясно сказано, что помощь против нападения на территорию СССР и Чехословакии оказывается лишь в тех случаях, когда на помощь жертве нападения выступает и Франция» [109, с. 326; 26, с. 336]. Причины столь кардинального отличия условий вступления в силу двух схожих в остальном договоров нам не известны. Можно только предположить, что поскольку в данном случае речь шла о вводе войск конкретно на территорию Бессарабии, в Москве не хотели ставить шанс оказаться там в зависимость от решения Парижа.

Работа над договором в тот раз так и не была завершена ввиду советских возражений, а затем отставки Н. Титулеску с должности министра.[146] Одновременно с этой отставкой безвозвратно ушла в прошлое эпоха «сердечного согласия» в отношениях двух стран. В правительстве Румынии усилились позиции противников промосковской ориентации. В Бухаресте вновь стали проявлять активность притихшие было представители германской и польской дипломатии. Крайне разочарованной неуспехом советско-румынских переговоров о пакте была Прага. В Москве, однако, как выразился Литвинов, «поставили крест» на отношениях с Бухарестом и приняли решение занять пассивную позицию «в том смысле, – разъяснял нарком в письме Островскому от 13 ноября 1936 г., – что мы не будем пока предлагать Румынии никаких пактов или заключения других политических актов» [35, с. 566–567].

Румынской реакцией на безрезультатные переговоры с Москвой стало заявление нового министра иностранных дел В. М. Антонеску о том, что Румыния не намерена заключать с СССР пакт о взаимопомощи. Вместо этого 28 апреля, министр предложил подписать договор о ненападении и консультациях, взяв в качестве примера заключенный месяцем ранее подобный договор между Италией и Югославией. Однако времена доверительных отношений и «джентльменских соглашений» прошли, и в качестве непременного условия Антонеску поставил признание Советским Союзом бессарабского статус кво [108, с. 143]. 3 мая Политбюро согласилось с идеей переговоров «на базе пакта, аналогичного итало-югославскому», при этом указав НКИД «ни в коем случае не связывать переговоров о том или ином пакте с вопросом о Бессарабии» [109, с. 351]. Это решение стало похоронным звоном по идее советско-румынского договора о взаимопомощи. Как справедливо замечает историк О. Кен, «тем самым во многом был предрешен мюнхенский исход международных кризисов наступающего 1938 г.» [110, с. 336–360]. Добавим: а еще через пару лет – крах балканской политики Кремля и, как следствие, вступление румынской армии на территорию СССР в июне 1941 г.

Разочаровавшись в перспективах франко-советской ориентации своей внешней политики, Румыния решает связать судьбу с Великобританией. Это нашло отражение в решениях состоявшегося 24 мая 1938 г. политического совещания с участием короля Кароля II. В них, в частности, отмечалось: «Франция переживает кризис, хотя и находится на пути к выздоровлению. Но у нас есть Великобритания. Там мы можем бросить якорь нашей политики» [цит. по: 111, с. 362–363].

Действуя в рамках этой концепции, в апреле 1939 г. Бухарест согласился принять англо-французские гарантии безопасности. Более того, начавшиеся как раз в это время трехсторонние консультации между Москвой, Лондоном и Парижем по проекту создания системы коллективной безопасности открывали возможность возобновления переговоров о военно-политическом сотрудничестве Румынии с СССР. В беседах конца апреля – начала мая 1939 г. с премьер-министром Великобритании лордом Галифаксом и У. Черчиллем новый министр иностранных дел Румынии Г. Гафенку заявил, что «в случае войны советская помощь Румынии была бы очень желательна» и что «Румыния не может обойтись без советской помощи» [22, док. № 303; 21, c. 324]. Около того времени Румыния также категорически отказалась присоединяться к Антикоминтерновскому пакту.

Однако удержаться и на этом рубеже эволюции ее внешней политики ей не удалось. Заключение пакта Молотова-Риббентропа создавало совершенно новую ситуацию в международном положении страны, оставив ее в глубокой внешнеполитической изоляции со стороны суши и обесценив в значительной мере гарантии, данные двумя западными державами. Такая Румыния не представляла военной угрозы тылам Германии на случай войны на Западе и была беззащитна перед ее политико-экономической экспансией. 25 августа 1939 г. Гитлер с воодушевлением пишет Муссолини об эффекте заключения