Черепичная крыша.

Трещины.

Голая штукатурка.

На верхнем этаже свет.

«Вот и приехали», — говорит она и вынимает свою кассету.

Я включаю сигнализацию.

Забираю магнитолу.

Выходим.

«У меня тут машину не украдут?» — спрашиваю я, оглядываясь.

«Не беспокойся».

Иду за ней.

У нее просто классная попка. Она вытаскивает ключи. Отпирает замок на железной двери. Заходим.

Она включает неоновый свет, резкий и ненатуральный. Гостиная. Телевизор.

Диваны и кресла еще обернуты полиэтиленом.

Круглый стол. В центре тарелка для пиццы, а в ней горшок с засохшими цветами. Стены покрыты известью. На картинах нарисованы маслом грустные клоуны.

«Раздевайся!» — говорит она.

«Тут холодновато!»

«Поднимусь, включу отопление».

«Мы здесь будем?»

«Да, на диване».

«О'кей».

Она поднимается по лестнице наверх.

Радиаторов я не вижу.

Совсем.

Хоть и холодно, я возбужден. Мой дружок просится наружу.

Снимаю куртку. Снимаю ботинки. Остаюсь в трусах и рубашке. Она не возвращается. Потом появляется наконец. Она все еще жует свою американскую резинку.

Снимает куртку. Снимает мини-юбку. Трусики. Чулки.

Я тащу ее на диван. Она падает на меня. Я хватаю ее. Поднимаю ей руки. Стягиваю маечку. Снимаю трусики. Она позволяет.

«Тебе нравится, да? Тебе хочется?» — говорю я про себя, и не потому, что по ней это видно, а потому что я возбуждаюсь, когда говорю такие вещи.

Снимаю трусы и беру свой огромный член в руку.

Она лежит на диване, на полиэтилене, я — сверху.

Она глядит на меня томными глазами. Я ищу ее местечко.

Ввожу туда два пальца.

«Ааааааа», — ору я.

Сильнейшая боль в ухе.

Как ожог.

Открываю глаза.

Кто-то взял меня за ухо и выкручивает его, как мокрое белье.

«Ты что делаешь?» — сзади раздается суровый голос.

Меня, голого, стаскивают с дивана и швыряют на пол.

Холодный кафель.

Пытаюсь подняться.

Удар приходится мне по губе.

Я чувствую, что от удара о пол разбил десну.

Меня бьет коренастый мужчина. Волосы седые. Нос как у свиньи. Глаза бычьи. Зверская улыбка показывает обломки, похожие на зубы. На нем замызганная майка. Растянутые и драные серые фланелевые штаны. Все в известке.

В руке длинный зазубренный нож, из тех, которыми хлеб режут.

Откуда он взялся?

Что ему от меня надо?

«Ты что делаешь?» — спрашивает он.

«Кто… я?» — отвечаю, пытаясь подняться.

Он вновь швыряет меня на пол пинком.

«Ты!»

«Я?!»

«Да, ты!»

«Я заплачу. Заплачу».

«Ну, па, оставь его, не делай ему больно», — говорит девушка, натягивая трусики.

Она глядит на меня свысока, как милостивая мадонна.

Я боюсь.

Я до смерти боюсь и не могу не смотреть на этот чертов нож, который у него в руке.

Сейчас меня распотрошат, как свинью. Папа и дочка вместе. Завернут окровавленные останки моего тела в этот проклятый полиэтилен, которым закрыты кресла. Они его положили, чтобы их не запачкать.

Они всегда так делают.

Я знаю.

Мне очень плохо.

«Что ты хотел сделать с моей дочкой, поганец?»

«Ничего, клянусь».

«Как это ничего? Почему ты на нее навалился, как животное?»

Я не знаю, что ему ответить.

Плачу.

Ощущаю во рту приторный вкус крови и слез.

«Что ты хотел с ней сделать?»

Почему он опять меня об этом спрашивает?

Любому понятно, что я с ней хотел сделать. Черт возьми.

«Ээээ, поганец, ты отвечать будешь?»

Бьет меня в бок.

Я ору.

Девушка сидит и продолжает как ни в чем не бывало жевать свою проклятую американскую резинку.

«Ну?»

«…Я хотел… хотел… заняться с ней любовью. Я заплачу, за все заплачу, честное слово».

«Хорошо. Именно это я и хотел услышать. А теперь вставай».

Он поднимает меня.

Усаживает на диван рядом со своей дочкой, которая между тем вытащила из ящика плеер и разлеглась, надев наушники. Двигает коленками в такт музыке.

«Покажи-ка».

Отец подходит ко мне, поднимает мою губу и осторожно смотрит внутрь.

«Не беспокойся. Заживет».

«Чего вы от меня хотите? Денег? Машину?»

«Нееет, ничего такого. Меня твое добро не интересует. Я хочу, чтобы ты продолжал то, что делал с Присциллой. Хочу, чтобы ты совокупился. Хочу, чтобы ты занялся сексом. Но не с Присциллой, а с ее сестрой Пьерой. Увидишь, тебе понравится».

«Какая Пьера?» — спрашиваю я в отчаянии.

«Она с виду ничего, и ей очень хочется, бедняжке. Пришла пора размножаться. Иди».

Он снова берет меня за ухо, горячее и красное, и тащит.

«Куда вы меня ведете? Куда вы меня ведете?»

Он тащит меня через гостиную, за обеденный стол, за бар, к двери.

Открывает ее.

За дверью темнота.

Черное пространство, и никакого света.

«Давай, иди туда, там тебя ждет Пьера».

Я падаю на пол.

Ползу на четвереньках.

Цепляюсь за бар, моля о милосердии. О человеческом милосердии.

Он опять пинками отпихивает меня.

«Полегче, жеребец!» — говорит он, смеясь сквозь обломки зубов.

Хватает меня за волосы.

Поднимает с пола.

Крутит меня и толкает к двери.

Я упираюсь, но он сильнее.

Я сопротивляюсь, но сделать ничего нельзя.

Он швыряет меня.

«Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Нееееет», — ору я и лечу в темноту.

Дверь закрывается.

Иииииеееееее. Бум.

Спускаюсь вниз, еще вниз.