— Но казаки признались вам?

— Устами самого атамана, который узрел в этом признании свою собственную выгоду. Впрочем, и без его признаний догадаться было нетрудно.

— Мне уже не раз предоставлялась возможность убедиться, что из всех государственных сановников, кормящихся у королевской казны, вы единственный, кто, в общем-то, оказался на своем месте.

— Не будем сейчас обо мне, господин канцлер, — ожесточилось лицо Коронного Карлика. — Хоть о сатане на троне, только не обо мне. Извините, мне нужно поговорить с будущим сотником Маньчжурой.

— Еще один лис в стае степных волков? — простил ему это ожесточение князь Оссолинский.

— Вы ведь сами только что заявили, что, оказывается, я все же на своем месте.

Канцлер рассмеялся.

— После разговора с сотником жду вас в моем экипаже.

Вернувшись к своей карете, Коронный Карлик увидел, что Маньчжура все еще остается в седле.

— Не надо в карету, ясновельможный, — предложил он. — В седле казаку привычнее.

— Не желаешь быть заподозренным в секретных переговорах с тайным советником? Благоразумно. Тогда вот тебе деньги, — передал сотнику небольшой кошелек, — и слушай меня, как Господа Бога, глаголящего устами отца родного.

— Так и буду, — сжал кошелек в огромном волосатом кулаке Маньчжура. — Но не за злотые, за честь.

— Стал бы я что-либо доверять тебе за злотые, сотник, — поиграл желваками Коронный Карлик. — Служить ты останешься пока у Барабаша.

— Но вы же…

— Учись слушать, — осадил его тайный советник, привставая в своих высоко подтянутых под его рост стременах. — Саблей махать тебя учили другие, но она, как видишь, не дала тебе ничего, кроме ран и болячек. Я же стану учить тебя слушать — только-то и всего, зато к старости ты будешь иметь не только кусок хлеба, но и поместье. Так вот, служить до времени все еще будешь у Барабаша. Тем более что пока не ясно, кому достанется булава. Зато уже сейчас Хмельницкий будет видеть в тебе своего человека. Ему подскажут, кому в стане своего соперника он может доверять, — упредил очередной вопрос Маньчжуры. Искусство выслушивать давалось сотнику с тем же трудом, что и многим другим, с кем тайному советнику приходилось иметь дело.

— Разве что…

— Хмельницкий должен помнить своего верного казака, подпускать к своему табору и доверять ему. Мне же не столь важно знать, что творится в стане Барабаша, сколько то, что волнует Хмельницкого, о чем он просит тебя разузнать в лагере Барабаша, на что толкает своего кума-соперника.

— То есть служить я все-таки буду вам?

— Не мне, высшей миссии. Но тебе этого не понять. Да и ни к чему тебе это. Считай, что служишь мне. Или, может быть, я тебе чем-то не угоден?

— Если уж я служу, то служу.

— Потому и приметил тебя. А теперь скачи во всю прыть и доложи Хмельницкому: сумел разузнать, что едет канцлер. Везет гетманскую булаву армянину Барабашу. Не ему, Хмельницкому, а недостойному Барабашу. И что, хотя ты тоже служишь Барабашу, но о нем, генеральном писаре Хмельницом, наслышан… Дальше сам знаешь, что в таких случаях говорят. Главное, чтобы Хмельницкий учуял: булаву и королевскую хоругвь везут не ему, достойному генеральному писарю реестрового казачества, а Барабашу, его дражайшему куму.

Маньчжура и казаки обогнали кавалькаду арьергарда и вскоре скрылись за грядой холмов по ту сторону долины.

Провожая их взглядом, тайный советник приблизился к карете канцлера и прямо с седла прыгнул на подножку.

— Все интриги плетете, тайный советник? — снисходительно ухмыльнулся Оссолинский.

— Вы так и не успели спросить о том, о чем хотели спросить, — проговорил тайный советник, усаживаясь на сиденье напротив Оссолинского.

Карета оказалась довольно просторной, рассчитанной на то, чтобы в ней, кроме канцлера, могли ехать еще секретарь и, как минимум, два офицера охраны. Однако во время этой поездки Оссолинский пребывал в одиночестве.

— Значит, вы уверены, что «неронствует» на пепелищах дворянських усадьб именно он, полковник Барабаш?

— В этом можете не сомневаться.

— Значит, король прав, что решил назначить гетманом не его, а Хмельницкого.

— А вот в этом стоит усомниться, да простит нам великодушно Его Величество.

Почти с минуту Оссолинский задумчиво смотрел в окошко, словно сейчас его больше всего интересовали медленно проплывавшие мимо увешанные кувшинами крестьянские ограды-тыны.

— Что-то я не пойму вас, тайный советник, — вдруг взорвался он, так и не отводя глаз от окошка. — То вы говорите одно, то другое. Так, все же… Кому бы вы вручили булаву гетмана, будь на то ваша воля? Может, мне вообще вернуться с этими знаками королевской власти назад, в Краков?

— Не исключено, что придется вернуться. Хотя, конечно, вы на это не решитесь. Попытаетесь вручить их Хмельницкому.

— Что значит «попытаетесь»? Я что, под пытками должен тянуть вас за язык, тайный советник?

— А то, что Хмельницкий может и не принять булаву.

— Что?! — Оссолинский смеялся слишком долго и нервно, чтобы тайный советник мог поверить в искренность этого смеха. Чтобы он вообще обратил на него внимание.

— Вам нашептал об этом ваш голодранец-казак?

— Он еще не готов даже к тому, чтобы внятно произнести имя Хмельницкого, — угрюмо возразил тайный советник.

— Тогда не мните себя провидцем! — побагровел Оссолинский. — В Украине нет сейчас полковника, который со слезами благодарности не принял бы из моих рук знаки отличия гетмана войска казачьего. Нет нынче в Украине такого полковника или кошевого атамана! Нет, нет! А уж что касается властолюбца Хмельницкого… — повелительно помахал он пальцем перед лицом Коронного Карлика, — тут уж вы разочаровали меня настолько, что мне даже смеяться вам в лицо не хочется.

— Я слишком маленький человек, чтобы кто-либо усомнился в необходимости смеяться мне прямо в лицо, — с адской невозмутимостью заметил тайный советник. — Меня это уже давно не только не выводит из себя, но даже не огорчает.

— Вы тоже крови попили. Не вам обижаться. Поскольку нам обоим есть что вспомнить…

— Но это я, слишком маленький человек… — не обратил внимания на скрытый смысл его напоминаний тайный советник. — Что же касается Хмельницкого, то он мнит себя слишком великим, чтобы принять от вас булаву.

— Потому что вручать будет не король? — подался к нему Оссолинский. — Коронный канцлер не достоин вручать ему булаву, полковник жаждет получить ее лично из рук короля?

— Король, по его мнению, тем более недостоин.

Оссолинский хотел что-то сказать, но запнулся на полуслове. Карету резко качнуло, князь ударился головой о стенку у дверцы, однако это не отвлекло его от того абсолютного непонимания, в которое зашел их разговор.