— Клянусь пером на шляпе гасконца.

— Но вы все же вернулись. С вашей стороны это благородно.

— Мне страшно оставлять этот замок. Чувствую себя офицером, уводящим своих солдат из крепости в то время, когда к ней приближается вражеская армия.

— Убив барона Михаэля фон Вайнцгардта, вы обезопасили мой замок минимум лет на двадцать, — гордо вскинула подбородок Лили. — И если я все же чувствую себя покинутой в нем на произвол судьбы, то вовсе не из-за страха мести со стороны родни моего кузена.

— Вы божественны, Лили. — Теперь они стояли лицом к лицу, стремя к стремени. Обняв девушку за талию, лейтенант нежно прикоснулся щекой к ее щеке. Он давно заметил, что не стремится к плотской близости с баронессой. Оказывается, и такого вот прикосновения вполне достаточно, чтобы почувствовать себя на вершине блаженства, да простятся ему все те женщины, чьи тела он познал и чьи еще только предстоит познать в будущем.

— Мне бы хотелось всегда оставаться для вас божественной, граф. Причем только для вас, и только божественной.

Все, что говорила Лили, она говорила с такой непростительной серьезностью, что поиск наигранности в ее словах показался бы мушкетеру кощунственным. Как кощунственными казались ему собственные слова и та легкость, с которой он до сих пор, глядя в глаза женщинам, обещал и клялся, клялся и обещал, уверял и раскаивался. Но что поделаешь? В конечном итоге это и есть прочерченная судьбой от первого вздоха до смертельного вражеского клинка, от улыбки до пули, бренная и святая в своей неподражаемой греховности жизнь воина.

— Вчера вы так и не пригласили меня вернуться в замок, — как можно мягче напомнил ей д’Артаньян. — И сегодня на рассвете, прощаясь, тоже ни слова… Признаться, я так и не понял, имею ли право стремиться сюда.

Лили прекрасно помнила, сколь холодной она оставалась в своей надменной вежливости. Но это не помешало ей все так же, по-детски, шаловливо улыбнуться.

— Боялась, что не сможете отказаться от меня и вернетесь прямо из-за ворот. Но у вас, оказывается, хватило мужества отъехать.

— Об этом я не подумал.

— Я не могу просить о возвращении в замок того, кого готова была на коленях умолять, чтобы он не оставлял стены Вайнцгардта.

Первые лучи солнца озарили пурпурным сиянием плащ Лили и багряно заискрились в жемчужинах ее слезинок.

— Не надо было так, Лили, — горестно покачал головой д’Артаньян. — Вы не должны были столь откровенно…

Несколько мгновений они молчали. Несколько тягостных, прощальных мгновений.

— И все-таки вы забыли пообещать, что непременно вернетесь в Вайнцгардт, — напомнила Лили, когда, после еще одного нежного прикосновения щекой к щеке, д’Артаньян развернул коня.

— Если бы я пообещал вам это, можно было бы предположить, что в эти дни у меня возникала мысль навсегда оставить ваш богом избранный замок и забыть о нем.

— Ответ рыцаря, — едва заметно улыбнулась сквозь слезы Лили.

Ничего нельзя было изменить в этом мире, ничего! Она понимала это. Все воины рано или поздно покидали Вайнцгардт с тайной надеждой когда-нибудь вернуться сюда. Однако многие так никогда и не возвращались. А женщины каждый раз провожали их и ждали. Провожали так же мужественно, без слез, как и ждали. Все они оставались истинными германками, не в пример ей.

Граф в последний раз придержал коня и бросил взгляд на лицо Лили, на ее пурпурный плащ, на стены Вайнцгардта.

— Вас ждут, лейтенант, — облегчила его страдания баронесса фон Вайнцгардт. Причем молвлено это было холодно, с налетом вежливого презрения как к своей, так и к его мимолетной слабости. — Вас ждут воины.

«Вспоминая об Испании, ты почему-то забыл о влюбленных поэтах», — иронично напомнил себе Гяур, пытаясь вырваться из потока сумбурных мыслей и воспоминаний. В конце концов, он ехал на встречу с Дианой де Ляфер, самой прекрасной женщиной, которую когда-либо знала Франция, — да простят ему все остальные влюбленные. Пусть даже поэты.

Кто, увидев графиню де Ляфер, осмелится утверждать, что он преувеличивает? Красота этой женщины, ее обаяние настолько «преувеличены» самим Творцом, что ни в каких комплиментарных условностях смертных любвестрадателей она уже не нуждается.

Наткнувшись на выступающее из земли корневище, конь оступился, и это сразу же откликнулось болью в позвоночнике князя.

— Долго мы еще будем петлять этими лесными дебрями? — проворчал он, приближаясь к татарину.

— Когда мчались к вам, дорога казалась ближе, — невозмутимо объяснил Юлдаш. — Нам она и сейчас кажется недальней. Но ведь не мы ждем встречи с графиней.

— Черт бы вас всех побрал, — простонал Гяур. Ему сейчас было не до пустословия. Эта проклятая боль.

…Он разорвет контракт с французским командованием и вернется в Украину. Но прежде несколько дней отдохнет в замке Шварценгрюнден.

При воспоминании о замке графини де Ляфер, князь вновь мечтательно уставился на развесистую крону невесть как оказавшегося здесь, в дебрях соснового леса, дуба-патриарха.

«А если графине покажется неудобным, то в своем имении…» — Гяур пытался вспомнить его название, но так и не смог. Немудрено: ведь до сих пор он так и не удосужился побывать в нем — досточтимый владелец поместья чуть ли не в центре Франции.

— Испанцы! — неожиданно выхватил его из безмятежного течения мыслей голос одного из драгунов. — Полковник, позади испанцы! Спасайтесь!

Гяур осадил коня и оглянулся. Группа закованных в латы всадников неспешно выдвигалась из-за ближайшего изгиба. Он вспомнил, что в том месте к лесной дороге подступала неширокая просека, по которой испанцы — если только это действительно были они, тут он полагался на чутье и опыт драгунов — вышли на их след.

— Так уж сразу «спасайтесь»! — горделиво возразил полковник, жалея, что при нем не оказалось не только его испытанных бойцов — Хозара и Улича, но и наводившего ужас на врагов копье-меча. Гяур настолько привык к этому неподражаемому оружию, что при своем узком легком мече чувствовал себя почти безоружным. — Сколько их там?

— Мы задержим! Уходите!

— Йог-га! Алла! — взревел Юлдаш и, выхватив саблю, призывно махнул князю, требуя уходить и обещая последнее прикрытие.

Его решительность оказалась как нельзя кстати. Испанцы уже пришли в себя, поняли, что бог войны послал им четверых беззащитных всадников, и бросились в погоню. Ввязываться в схватку с ними было бессмысленно. Оглянувшись, Гяур определил, что испанцев, по меньшей мере, человек двадцать. Видно, не зря еще несколько минут назад он с такой тоской подумал о возвращении в Украину. Не зря гибель во Фландрии показалась ему столь бессмысленной… «Предчувствие, — сказал он себе. — Предчувствие…»

— Уходим! — крикнул полковник драгунам. — Попытаемся дотянуть до деревни!