20 начальных школ и 10 других учебных заведений для мусульманского населения[459], а в Самаркандском уезде в марте того же года действовало девять «тюркских» школ (и еще 35 планировалось открыть в следующем году). По состоянию на 1 мая 1919 года в Ходжентском уезде имелось 37 школ, из которых 31 была открыта в предыдущем году[460]. Большое внимание уделялось вопросу женского образования, даже если реальная деятельность в этой сфере отставала. В 1919 году в Ташкенте существовали четыре женские школы[461] и были организованы курсы для учительниц, важнейшие из которых располагались в ховли некоего Валиходжи в Шайхантахуре[462].

Названия, выбранные для школ, свидетельствуют о том, что они рассматривались как национальные и революционные учебные заведения. В 1923 году в старом городе Ташкента работали школы «Турон», «Чагатай» и «Мухторият» («Автономия»). Называли школы в честь поэтов тюркского канона, таких как Лутфи и Физули (но также и в честь персидского поэта Саади); великих ученых прошлого из Туркестана, таких как Фараби и Ибн Сина; деятелей эпохи Тимуридов – Навои, Бабура и Улуғбека; узбекских поэтов недавнего времени, таких как Надира и Фуркат; джадидов И. Гаспринского и Бехбуди; а также османских реформаторов Мидхат-паши и Намык Кемаля. Одна школа была названа в честь К. Маркса[463]. Аргументация в пользу важности образования тесно увязывала революцию и глобальные исторические задачи с нацией. Как писал один энтузиаст,

у туркестанских трудящихся есть две исторические задачи [вазифа]: поднять весь Восток против империализма и распространить идеи коммунизма на Востоке. Но туркестанские трудящиеся не знакомы с этими задачами. Как разъяснить столь невежественному народу [нодон авом] его цели?[464]

Быстрое распространение новометодных школ требовало новых учителей. Туркомпрос финансировал интенсивные краткосрочные курсы подготовки учителей (на одни такие курсы весной 1919 года было зачислено 200 человек[465]), но многие рабочие места были заняты османскими военнопленными (см. главу 2). Это наложило отпечаток на школы, которыми они управляли: акцент в них делался на физическое воспитание и военную музыку в традициях позднеосманских военных академий. Помимо этого, османские офицеры также основали в Туркестане скаутское движение и в конце 1918 года сформировали в Ташкенте первые отряды «изчилар» (следопытов)[466]. Эта военная направленность вызывала немало критики. Чулпан писал, что в таких школах слышится только «холодное и бездушное “бум-бум” военной музыки», а Эльбек, поблагодарив «наших братьев по крови и религии» за то, что они взяли на себя труд преподавания, осуждал обилие муштры и музыки в их школах[467]. К середине 1920 года турки-османы сошли со сцены, и новые национальные школы вернулись к джадидской модели. Большевистские новшества, такие как единая трудовая школа, судя по всему, ограничивались русскими учебными заведениями. Кроме того, мусульманских школ не коснулся декрет об отделении церкви от школы – один из основополагающих декретов советской власти. Туркомпрос «ввиду недостаточной сознательности мусульманских народных масс и сравнительно низкого уровня их культуры» разрешил религиозное обучение в мусульманских школах, при условии что оно проводилось не муллой[468].

Энтузиазм первых лет вскоре столкнулся с реальностью. С наступлением нэпа в 1921 году начался период урезания бюджета и сокращения рабочих мест, что привело к быстрому снижению количества школ в Туркестане. Число официальных школ значительно уменьшилось еще до того, как в 1923 году Наркомпрос решил передать начальные и средние школ на баланс местных бюджетов. Туркестанский Совнарком обращал внимание Москвы на то, что новые бюджетные ассигнования на образование в Туркестане значительно ниже, чем в царский период, и предупреждал о «полном развале дела просвещения»[469]. Количество школ резко сократилось (в Ташкенте в 1923 году было всего 38 начальных школ), и многие учебные заведения прибегали к дореволюционной практике: собирали пожертвования или проводили благотворительные концерты, чтобы привлечь средства на собственное содержание[470]. Совнаркому ничего не оставалось делать, как организовать кампанию «с агитационной целью» собрать деньги для сельских учащихся и школ[471]. В государственных школах училось всего 6 % детей школьного возраста, и качество образования в них оставалось низким, особенно в сельской местности: спешно подготовленные педагоги, плохие помещения и ограниченные ресурсы – все это, вместе взятое, создавало неприглядную картину.

Один родитель говорит: зачем я буду посылать сыновей в советскую школу, – выяснил инспектор в Самаркандской области в 1922 году, – когда они, проходив туда 1½ года, знали еще не все буквы, в то время как пробыв 1½ года в старометодном мактабе, они могут свободно писать и читать[472].

В 1927 году Наркомат просвещения Узбекистана признавал, что во многих учебных заведениях «дети занимаются, сидя на холодном, грязном полу. Бывает даже, что условия в некоторых мактабах лучше, чем в наших трудовых школах»[473].

Еще хуже дела обстояли в Бухаре. Правительство БНСР с большим энтузиазмом взялось за открытие начальных школ и стремилось внедрить в известных городских медресе официальные учебные программы[474]. В октябре 1920 года Министерство просвещения даже издало декрет об обязательном посещении школы всеми детьми в возрасте 7-17 лет![475] Конечно, для столь амбициозных целей сильно недоставало как финансовых, так и кадровых ресурсов. Министерство просвещения в большинстве случаев получало лишь часть запрашиваемых средств[476]. Оно направило студентов в Ташкент и Турцию для подготовки учителей и создало два трехгодичных педагогических училища (в Бухаре и Чарджуе) с преподавателями из Азербайджана и Татарстана[477]. Учебники практически отсутствовали, и учителя пользовались любыми подручными материалами, включая дореволюционные буквари из Казани, Баку или даже Османской империи[478]. Но самой серьезной проблемой явился набор учеников в новые школы, так как родители отказывались посылать туда своих детей. Претензии были те же, что и в дореволюционный период: повсеместно считалось, что новая школа не обеспечивает таким же культурным капиталом, как мактаб, а многие родители прямо полагали новометодное образование запретным (харам). Ходили слухи, что эмир скоро вернется и накажет тех, кто отправил своих детей в новые школы. Во всяком случае, условия в новых школах часто бывали настолько плохими, что вызывали отторжение. Министерство прибегало к помощи милиции и даже ЧК, чтобы силой доставлять детей в школу и наказывать отцов, оказывавших противодействие. Это редко приводило к желаемым результатам: при появлении милиции родители прятали детей в сундуках и шкафах[479]. К зиме 1922/23 годов министерство заново проанализировало ситуацию и закрыло две трети недавно открытых школ, однако посещаемость осталась низкой[480]. Очевидно, что школьное образование по-прежнему являлось местом культурных баталий в мусульманском