узбекских поэтов», но в политической деятельности отдалился от своих наставников. Его последующий путь имел гораздо больше общего с другим поколением писателей, которое мы рассмотрим в главе десятой и которому предстояло осудить дореволюционную и раннереволюционную интеллигенцию. Тем не менее живость поэзии Вату была неотъемлемой чертой культурного ландшафта Узбекистана 1920-х годов.

Остальные имена в основном исчезли из литературной жизни. Поэт Тавалла в 1918 году вступил в партию и занялся советской работой. Впоследствии занимал ряд важных постов в ташкентском городском правительстве, служил в ЧК, но после 1917 года почти не публиковался[454]. Абдулла Авлони, который до 1917 года входил в число наиболее видных джадидов, издавал стихи, учебники и пьесы, был ведущей фигурой зарождавшейся ташкентской театральной сцены, после революции сочинял очень мало. Если не считать нескольких статей для «Муштума», его публичная деятельность ограничивалась преподаванием. Пожалуй, наиболее примечателен уход с общественной сцены Хамзы, одного из крупнейших дореволюционных джадидских деятелей. Апогей его известности пришелся на 1917 год, когда он играл заметную роль в политической жизни своего родного города, Коканда. Однако конфликты, возникшие в тот период, дорого обошлись Хамзе, и угроза собственной безопасности заставила его бежать из Коканда в город Туркестан, где ему предоставил убежище С. Мирджалилов. Переломную зиму 1917/18 годов Хамза провел, преподавая дочерям Мирджалилова музыку и поэзию и флиртуя с одной из них[455].

Ил. 2. Представители узбекской интеллигенции накануне открытия «идеологического фронта». Сидят (слева направо): Садриддин Айни, Шакирджан Рахими, Рахимджан Иногамов, Давлат Разиев, Абдурауф Фитрат, Абдулахад Бурхан; стоят: Саид Ахрори, Абдулла Алави, Гази Юнус, Зафар Насри, Махмуд Субай, Эльбек, Вадуд Махмуд, Каюм Рамазан. Журнал «Маориф ва ўқутғувчи» (1926. № 5. С. 51)

В 1918 году он вернулся в Фергану, где направил силы на сценическую деятельность, предприняв ряд постановок с труппами театра им. Карла Маркса и «Турк кучи», поддержанными партийным и красноармейским отделами агитпропа. Однако после 1920 года карьера Хамзы пошла на спад: его энергия иссякла, и он впал в крайнюю нищету. В 1922 году Хамза уехал в Хорезмскую Народную Советскую Республику, чтобы писать заказную пьесу о недавно произошедшей там «революции». Завершив этот проект, он прожил там еще два года, работая директором школы-интерната в Ходжейли. В личном архиве Хамзы есть указания на то, что он ненавидел эту должность с ее изолированностью и обилием бюрократической работы, но вынужден был исполнять ее ради заработка. В октябре 1924 года ему удалось покинуть Хорезм, но в итоге он оказался без работы, обремененный долгами и в придачу пошатнувшимся здоровьем. Пару лет Хамза прожил в полной безвестности в ферганском кишлаке Аввалкент, а после обращения к Ю. А. Ахун-Бабаеву, главе правительства Узбекистана и ферганскому уроженцу, получил контракт на создание нескольких революционных пьес и вернулся к общественной жизни. Хотя после 1918 года Хамза писал пьесы, многие из которых были поставлены и имели успех, в прессе 1920-х годов его сочинения почти не появлялись, и в советский период он не опубликовал под своим именем ни одной книги.

Впрочем, новая культура не досталась джадидам в монопольное владение. Редакторы газет и журналов были политическими назначенцами, которых выдвигал ТурЦИК и одобряла КПТ. Они привели в сферу культуры молодых людей с совершенно иными установками, даже если в отношении к культуре у них было много общего с джадидами. Тюрякулов, сменивший Рыскулова на посту главы ТурЦИК, во многом был джадидом. Когда Рыскулов в 1919 году забрал его в Ташкент для работы в Мусбюро, он работал в отделе народного образования Кокандского областного совета и редактировал узбекскую газету [Бердыбай 1997: 8–9]. Его назначение сначала на должность наркома просвещения в апреле 1920 года, а затем в ТурЦИК изменило положение дел. Теперь он мог назначать редакторов периодических изданий (да и сам был редактором: редактировал «толстый журнал» «Инқи-лоб» («Революция»), издававшийся КПТ, а также казахскую газету «Ак жол» – «Новый путь»), но оказался подчинен партийной дисциплине и подотчетен в своих действиях органам политической власти. Представители более молодого поколения, возглавлявшие советскую прессу, принадлежали к тем же социальным кругам, что и джадиды, и разделяли многие их интересы. «Молодой коммунист» А. Таджиев занимался организацией журнала «Муштум». Он был учеником Мунаввара Кары в ташкентской школе Намуна. У Ишанходжаев, который в 22 года стал редактором газеты «Туркистон», рупора ЦК, был школьным товарищем Чулпана. Но работали они в различных обстановках. За допуск к публикации политически неприемлемых материалов редактор газеты мог лишиться должности. Поэтому ему надлежало прилагать усилия к тому, чтобы «говорить по-большевистски» и излагать свои взгляды на устраивавшем партию языке. Во многих случаях редакторы сами создавали узбекский большевистский лексикон. Как мы увидим далее, отношения между джадидами и теми, кто приобщился к публичной деятельности через партию, зачастую бывали напряженными.

Борьба за мусульманское образование

Именно в сфере образования революция вызвала наибольший энтузиазм и наибольшее противодействие среди интеллигенции. В Ташкенте в 1917 году одним из первых решений «Шурой Исламия» было создание школьной комиссии, задачей которой являлись реформирование и регламентирование мусульманских школ [Khalid 1998: 253]. В последующие месяцы джадиды открыли множество интенсивных курсов для подготовки новых учителей и большое количество новых школ. По мере того как реформа образования стала предметом разногласий, медресе сделались бастионами «Улема джамияти». Поэтому именно в области образования джадиды наиболее полно переняли советские структуры. Ташкентский старогородской совет, организованный в марте 1918 года, обеспечил первую организационную базу для реформы образования. Самой важной фигурой во время перехода джадидов к советским структурам стал Мунаввар Кары. В 1917 году он выступил инициатором школьной реформы, однако улемы, победившие на ташкентских муниципальных выборах, не дали ей хода. Следующей весной Мунаввар Кары обратился в старогородской совет и в июле 1918 года возглавил вновь образованный Учительский союз. В феврале 1919 года он стал главой тюркской секции Туркомпроса и заведующим его вакуфного отдела[456]. Оба ведомства действовали по большей части независимо от народного комиссариата и вместе с исполкомами старогородских советов обеспечили организационную поддержку современного мусульманского образования. Возникшая сеть мусульманских школ была создана на базе прежних джадидских, русско-туземных, а также некоторых новых школ, появившихся в 1918–1919 годах. За полтора десятилетия до революции джадиды призывали состоятельных людей своего круга оказывать благотворительную поддержку новометодным школам. Теперь они, при посредстве советов, обратились к «революционным» методам реквизиции или конфискации имущества в пользу новых школ[457]. В 1917–1920 годах в Ташкенте было открыто целых 70 школ[458]. В августе 1919 года в Коканде насчитывалось