Свадьба понемногу пошла в разгон, обросла разговорами и шумами; ели вкусно, мужчины закономерно перешли с шипучего на водку.

— Тамада! — крикнул дед Илья. — Не надо провозглашать… за дедов. Я… сам за себя… прошу слова.

Дед поднялся, как отзвук канувшей эпохи, с рюмкой, казавшейся крохотной в узловатых пальцах, статный, белоголовый, он навис над столом и длинной тенью затемнил от света четверть живого пространства.

— Проснулся я однажды в лагерном бараке от голода и холода и решил: все, сил больше нет, надо разом с этим покончить, а бритва у меня в тамбуре притырена была. Стал я с нар слезать, завозился, соседа потревожил — Усачева Колю, добрый был человек, художник, с огромными черными глазами, а он и говорит: «Илюха, ты куда? Спи. Рассвет ведь скоро!» И так он это сказал, что меня остановило. «Рассвет ведь скоро, — повторил я тогда про себя, — рассвет, Илья!»; выдохнул я воздух вместе с глупостью и пошел досыпать. А скоро и, правда, рассвет пришел: Сталин сдох… Это я все к чему? А, вспомнил! Тебе Саша, тебе Светлана, хочу сказать: ребята, вы в России живете; всегда верьте, всегда надейтесь на лучшее, и все у вас сбудется; жизнь она у нас разная, полосатая, не соскучишься, но главное, чтобы вам, несмотря ни на что, всегда хотелось здесь жить. Жить, понимаете? Открывать глаза, дышать, ходить по этой земле, обнимать друзей, смеяться над тем, что не получается с первого раза, и вообще помнить, что нормальным состоянием живого человека должна быть радость. Я уверен: все хмурые рано или поздно вымрут; поэтому давайте — за нашу и вашу радость!

— Спасибо, дед, — Саша встал, обнял родную махину. — Так и будем…

Чокнулся с дедом, с родителями, с Толей и выпил; и Толя, взглянув на Светлану, выпил, и все выпили в тишине и с уважением к серьезности момента.

— Горько, — едва опустив бокал, сказала Наташа Кучина. И свадьба вернулась к здоровому шумному легкомыслию.

В комнату скромно вдвинулась женщина лет сорока с сумкой почтальона. «Сташевские, — объявила она, протягивая Саше бланки, — вам телеграммы. Хотела в ящик бросить, сказали: свадьба, вот я на ваши небеса и поднялась, чтоб лично». Почтальоншу принялись усаживать и угощать. «Что вы, что вы, я на работе», — отмахивалась она от водки, однако за счастье молодых охотно пригубила красного винца.

— Зачитываю телеграммы! — объявил Саша и надорвал первую. — Дорогие Света и Саша. Сердечно поздравляем… любим, желаем… Пап, — обратился он к отцу, — это от тети Наташи из Тирасполя. Идем дальше. О, это от Волкова. Поздравляем… желаем счастья… верим. Ясно, спасибо, АПН не забыло. Так, это что такое? Примите от всей души… вам и вашей супруге… счастья, здоровья, детей… Альберт. Кто это? — спросил, обращаясь ко всем; тотчас вспомнил, хмыкнул и перешел было к следующей телеграмме…

— Кто это, сын? — спросил Григорий Ильич. — Что за Альберт?

— Журналист. Из Казани. В Иране я с ним пересекся.

— Откуда он знает о свадьбе?

— Наверное, узнал.

— Хороший, наверное, человек. Горько!

Это отцовское «хороший, наверное, человек» и его пристальный, в сторону сына взгляд заставили Сашу насторожиться. Он исполнил пожелание родителя: очередной поцелуй со Светланой получился долгим, почти объятием, но зацепившая Сашу мысль лишила его равновесия. Отец что-нибудь знает, чувствует, подозревает? А-а!

Саша ахнул чуть ли не вслух. А что, если папа Гриша… тоже работает на контору? Или хотя бы — вполне ведь возможно, — что с ним проводили беседы по его, Сашиному, поводу, и он, папа Гриша, все знает, переживает за сына, но, как всегда, боится и вынужден молчать? Супер! Верить, не верить, кому верить, кому не верить — с ума съехать можно! «Как дальше жить? Просто, — ответил он сам себе. — Забей на все. Живи и не обращай. Но как не обращать, люди, когда достойнейший Игорь Петрович Струнников, человек, в чью семью ты влился с сегодняшнего дня, тоже попал под колпак? Кто может поручиться, что здесь, среди дорогих гостей, не присутствует добрый некто, которому, вместо отказавшегося тебя, поручено следить за выдающимся физиком? Кто этот некто?»

Исподволь, поверх скатерти, фужеров, бутылок, графинов и ваз с цветами Саша опоясал взглядом стол и гостей. Кто? Лица молодые, лица не старые и даже старые — все были оживлены и веселы, открыты и счастливы, и понять что-либо по лицам было никак невозможно. «Я ведь и сам с лица неплох, — подумал Саша, — кто скажет, что я имею к конторе отношение?» Взгляд его, завершив круг, остановился на знакомых и понимающих глазах; но едва Саша подмигнул Орлу с ободрением и благодарностью, как Толя вскинул голову и, словно упреждая нежелательный вопрос, выкрикнул на все собрание:

— Тост за нашу свидетельницу! Она сильно рисковала, но, не испугавшись ответственности, расписалась и вот это все скрепила и обеспечила, Вика, спасибо вам. Молодожены, родители, все гости желают вам здоровья и счастья!

Вика зарделась, поднялась, закивала, Светлана и Саша расцеловали ее, Орел присоединился.

— Плюс выпьем за свидетеля, тамаду и моего друга! — спохватился Саша и протянул Анатолию руку, которую тот принял в свою жаркую пятерню. «Толя? — подумал Сташевский. — Неужели он? Чушь! Было уже такое подозрение, было и прошло! А может, это женщина? А может, у меня крыша едет? Почему бы и нет?»

Свадьба — энергичное животное. Она и далее шумела, и пила, и ела, и бегала на лоджию болтать, курить, восторгаться видом Москвы, и дышать во все легкие, и думать о том, как прекрасна и безразмерна предстоящая жизнь в обновляющейся советской стране.

В гостиной сдвинули в сторону столы и выпустили на волю музыку. Басы в динамиках «Грюндиг», предоставленные по такому случаю Игорем Петровичем, ухали так, что шевелились брюки и взлетали юбки.

В стороне на новом финском диване родители и дед Илья еще допивали чай с тортом и прочими сладкими заменителями счастья, а на срединном ковре начались оголтелые танцы.

Честь потанцевать с женихом, счастье — с невестой. Светка не отказывала никому: ни шефу отдела русской фонетики, маленькому курносому очкарику, ни тряхнувшему стариной, не доевшему по такой причине торт деду Илье, ни пьяненькому Тольке. Саша поочередно соответствовал то Наташке Кучиной, то Вике, то самой теще, раскрасневшейся Полине Леопольдовне. Танцевали кто во что горазд: шейк, брейк, фокстрот, понятную всем простую «трясучку». Пары сходились, топтались, вращались, разъединялись, будто пестрые кусочки калейдоскопа, создавали новые пары счастья и снова сходились. Только Толя не спешил разъединяться со Светланой; топтался напротив нее надежно и прочно до тех пор, пока сама Светлана, почувствовав неловкость, не отклонилась в танце в сторону Саши и не упала в его объятия. Орел улыбнулся краем рта, махнул рюмку водки и откочевал на лоджию, где курить не стал, но стал разглядывать коробочки машин и людей внизу и пару раз, с орлиной высоты, выпустил на них комочки серебряной слюны. «Тамада, — сказал он сам себе и едко усмехнулся, — кому ты нужен, тамада?»

К полуночи начали понемногу расходиться; гости прощались с молодыми, утекали незаметно, как ручьи.