Когда старый Эрон выходил, унося с собой подписанные бумаги, Грита доложила о подполковнике Филиппе Бридо. Г-жа Ошон ушла, уведя к себе обоих внуков, чтобы, по выражению старого Ошона, поисповедовать их и узнать, какое действие произвела на них эта сцена.

Филипп и старик отошли к окну и стали вполголоса разговаривать.

— Я как следует обдумал положение ваших дел, — сказал г-н Ошон, показывая на дом Руже. — А нынче я поговорил о них с господином Эроном. Бумаги государственного казначейства на пятьдесят тысяч дохода не могут быть проданы иначе, как самим владельцем или уполномоченным им лицом; но с тех пор как вы здесь, ваш дядя не подписывал такой доверенности ни в одной нотариальной конторе города, а так как он не выезжал из Иссудена, то не мог подписать и в другом месте. Если он даст доверенность здесь, то мы узнаем сейчас же; если это произойдет вне Иссудена, мы равным образом узнаем, так как ее нужно будет зарегистрировать, а у почтенного господина Эрона имеется возможность получить об этом сведения. Если же старик выедет из Иссудена, пошлите за ним вслед, узнайте, куда он отправится, мы найдем способ узнать, что он сделает.

— Доверенность не дана, — сказал Филипп, — ее добиваются, но я надеюсь помешать ее выдаче... и о-на не бу-дет да-на! — воскликнул вдруг вояка, увидав дядю на пороге его дома; показав на него г-ну Ошону, он кратко обрисовал события, случившиеся во время его посещения, столь незначительные и в то же время столь важные. — Максанс боится меня, но он от меня не уйдет. Миньоне говорил мне, что все офицеры старой армии каждый год празднуют в Иссудене годовщину коронации императора. Отлично, через два дня мы с Максансом встретимся.

— Если у него будет доверенность утром первого декабря, то он возьмет почтовых лошадей в Париж и прекраснейшим образом не явится на годовщину.

— Отлично! Значит, требуется держать моего дядю взаперти, но у меня взгляд, который приковывает к месту слабоумных, — сказал Филипп, и старик Ошон вздрогнул от его свирепого взгляда.

— Если Руже позволяют погулять с вами, значит Максанс нашел способ выиграть партию, — заметил старик.

— О, Фарио на страже, — ответил Филипп, — и не только он один. Этот испанец разыскал для меня в окрестностях Ватана одного из моих бывших солдат, которому я некогда оказал услугу. Никому не ведомый Бенжамен Бурдэ находится в распоряжении моего испанца, который предоставил ему одну из своих лошадей.

— Если вы убьете это чудовище, которое испортило моих внуков, то, конечно, сделаете доброе дело.

— Теперь благодаря мне весь Иссуден знает, что вытворял Максанс по ночам в течение шести лет, — ответил Филипп. — И язычки, по здешнему выражению, судачат о нем. Во мнении Иссудена он погиб.

Как только Филипп ушел от своего дяди, Флора явилась в комнату Максанса, чтобы во всех подробностях рассказать ему о посещении смельчака-племянника.

— Что делать? — спросила она.

— Прежде чем прибегнуть к последнему средству, то есть подраться с этим дохлым верзилой, — ответил Максанс, — нужно подготовить решительный удар и сыграть квит-на-квит или даже на двойную ставку. Отпусти нашего дурачка погулять с племянником!

— Но этот мерзавец без обиняков расскажет ему все, как оно есть.

— Да перестань ты! — крикнул Макс пронзительным голосом. — Неужели ты думаешь, что я не слушал у дверей, что я не размышлял о нашем положении? Попроси лошадь и шарабан у папаши Конье, да немедленно! Все надо обделать в пять минут. Уложи свои вещи, возьми с собою Ведию, поезжай в Ватан и остановись там, будто бы на постоянное жительство. Захвати с собой двадцать тысяч франков, которые лежат у него в письменном столе. Если я привезу старика к тебе в Ватан, не соглашайся возвращаться сюда, пока он не подпишет доверенность. Когда вы будете возвращаться в Иссуден, я улепетну в Париж. Если Жан-Жак, вернувшись с прогулки, не застанет тебя дома, он потеряет голову и бросится за тобой... А тогда уж я берусь поговорить с ним.

Пока составлялся этот заговор, Филипп взял под руку своего дядю и пошел с ним прогуляться по бульвару Барон.

Вот состязание двух великих политиков, — сказал про себя старый Ошон, провожая глазами подполковника, который заполучил своего дядюшку. — Было бы любопытно видеть конец этой партии, где ставка — девяносто тысяч ливров дохода.

— Дорогой дядя, вы любите эту девочку, и вы чертовски правы, — говорил Филипп папаше Руже, прибегая к выражениям, в которых сказывались его парижские знакомства, — она так красива, что прямо пальчики облизать! Но вместо того чтобы вас нежить, она обращается с вами, как с лакеем, и это весьма понятно; она хотела бы загнать вас на шесть футов под землю, чтобы выйти замуж за Максанса, которого обожает...

— Да, я знаю это, Филипп, но все равно я ее люблю.

— Отлично. Клянусь вам чревом моей матери, вашей родной сестры, Баламутка станет шелковой, — продолжал Филипп, — такой, как она была, прежде чем этот повеса, недостойный служитель в императорской гвардии, поселился в вашем доме.

— О, если бы ты сделал это!.. — воскликнул старик.

— Это очень просто, — ответил Филипп, прерывая его. — Я вам прикончу Максанса, как собаку... Но... при одном условии, — прибавил Филипп.

— Каком? — спросил Руже, растерянно глядя на него.

— Не подписывайте доверенности, которой у вас просят, раньше третьего декабря, протяните до этого числа. Эти мерзавцы хотят получить разрешение на продажу вашей ренты в пятьдесят тысяч франков дохода единственно для того, чтобы поехать обвенчаться в Париж и кутить там, завладев вашим миллионом.

— Вот этого я и боюсь, — сказал Руже.

— Так вот, что бы они с вами ни делали, отложите составление доверенности на ближайшую неделю.

— Да, но когда Флора со мной разговаривает, она так волнует мне душу, что я теряю разум. Знаешь, когда она смотрит на меня ласково, то ее голубые глаза кажутся мне раем, и я больше не владею собой, особенно если она несколько дней была со мной строга.

— Хорошо. Если она будет ластиться, ограничьтесь тем, что пообещаете ей доверенность, но предупредите меня накануне подписания. Этого мне достаточно: Максанс не будет вашим уполномоченным, разве что прикончит меня. Если же я его убью, то вы возьмете меня к себе на его место, и тогда я заставлю эту красавицу ходить по струнке. Да, Флора вас будет любить, черт побери! А если вы останетесь недовольны ею, то я ее обработаю хлыстом.

— О, я не вынесу этого. Удар, нанесенный Флоре, поразит меня прямо в сердце.

— Но это единственный способ управлять женщинами и лошадьми. Только так мужчина заставляет бояться себя, любить и уважать. Вот и все, что я хотел сообщить вам на ухо. — Здравствуйте, господа, — сказал он при виде Миньоне и Карпантье. — Как видите, я вывел погулять своего дядю и стараюсь просветить его, — здесь мы живем в такое время, когда потомки вынуждены воспитывать своих предков.

Все раскланялись друг с другом.