Крест лег в пухлую ладонь аббата. В груди жаркой волной поднялось пламя, но он все же сумел вопросить:

— Что это такое?

Вайен пожал плечами.

— Распятие, отче.

Гнев закипел в душе, но наружу излился лишь ледяным спокойствием.

— Это ты сделал?

— Да, отче.

— Зачем?

И вновь пожатие плеч.

— Я был столь беспечен, что потерял свое и боялся попросить другое.

Толстый кулак аббата сомкнулся вокруг креста, а затем рванул с неожиданной силой. Кожаный шнурок лопнул. Кованая фигурка со стуком легла на стол.

Так вот почему покаяние Вайена никак не могло подойти к концу! Вот почему серая кобыла потеряла подкову. Вместо того чтобы должным образом исполнять обязанности кузнеца, монах вновь занимался искусством, — и это после всех тех усилий, что аббат предпринял, дабы очистить совесть негодного собрата…

Вайен по-прежнему перетаптывался у него за спиной. Не сводя взор с распятия, аббат испустил вздох.

— Брат Вайен, что же мне с тобой делать? Ты не раскаялся в своей гордыне и не бросил попыток творить, даже на самой черновой работе. У меня нет иного выхода, кроме как поместить тебя в одиночное заключение для набожных молитв и поста, вплоть до самой весны или до твоего полного раскаяния… в зависимости от того, что наступит скорее.

Молчание.

— Можешь идти.

Вайен пошатывался и волочил ноги, словно ходьба стоила ему слишком больших усилий. Когда дверь за ним наконец закрылась, взор аббата вновь вернулся к распятию. Последний кровавый закатный луч тронул правую руку бронзовой фигурки, высвечивая крохотную ладонь и ручейки крови из пронзенного запястья. Гвоздь чем-то походил на стилос…

Резким движением аббат сбросил распятие со стола, и оно зазвенело по каменным плитам пола.

* * *

Весна выдалась куда лучше, чем мог бы ожидать аббат. Черная кобыла ожеребилась, и ее тонконогий отпрыск уже подавал большие надежды. С визитом заезжали собратья из приорства святого Пирана, и привезли самые свежие, восхитительно нехристианские сплетни. Похоже, одна из монастырских служанок лишилась девства, а затем стала утверждать, что отцом ребенку приходится кто-то из насельников аббатства святого Фоиллана. По счастью, не сам аббат, — но лишь по чистой случайности, а не сознательным устремлением…

По весне зачастили крещения, а с ними и пожертвования, и стол аббата украсила свежая зелень. Сухая ясная погода обещала добрые всходы и победы на грядущих скачках.

Вперевалочку шагая по полутемному коридору, аббат удостоил мимолетного взгляда распахнутые двери, ведущие в подвал, и задумался над ожидавшей его задачей. Весна прошла неплохо, если не считать этих проклятых манускриптов. Чертов монах вышел наконец из заключения и заперся в своих прежних комнатах, где некогда так успешно трудился на благо всей обители; однако до сих пор ничего, ни единого благословенного листа пергамента не появилось из-за двери, на которую взирал сейчас настоятель.

Стиснув челюсти и стараясь подавить поднимающийся в душе гнев, аббат поднял кулак и замолотил по деревянной створке.

Влажные каменные стены гулко разнесли этот звук по коридору, но никакого ответа не последовало. С нарастающей злостью аббат взялся за ручку и повернул, — оказалось, что она была открыта. Распахнув дверь пошире, он вступил в крохотную келью, озаренную тусклым сиянием свечей…

Горный воздух… Ледяной ветерок проник под одежду, играя полами рясы, а затем вырвался в коридор… Неуверенным шагом аббат двинулся в ту сторону, откуда ощутил дуновение ветра, и оказался перед картиной, висевшей на стене. Солнце медленно всходило среди пурпурных утесов, черные скалы едва ли не торчали наружу из рамы. Охристая зелень таилась в уголках. Ветер свистел над теснинами, вырывался за пределы холста, и казалось, что кусты шевелятся, трепещут под его порывами…

Чувствуя, как его прошибает холодный пот, аббат поспешно отступил и, озираясь по сторонам, наткнулся взглядом на другую картину. Темные мрачные джунгли, влажные и жаркие, как оранжерея…

Прищурившись, аббат стал медленно оглядывать стены; все они были увешаны картинами. Ярость понемногу уступила место любопытству, когда, развернувшись к центру коланаты, он заметил стол, заваленный недоконченными пергаментами. Послышался какой-то слабый шум. В поисках его источника аббат заозирался, но потом замер, чтобы попытаться понять, откуда берется свет в комнате.

Странное тусклое золотисто-розовое сияние исходило от непривычно блестящих свечей. Дохнув на округлую поверхность, аббат побледнел, когда «воск» вдруг затуманился, — свечи были сработаны из бронзы.

А огонь? С трудом решившись приблизиться, настоятель протянул дрожащий палец. Огонек заплясал; но это было не пламя, а полированная окалина.

Больше он не мог этого вынести. Резко развернувшись, аббат встал лицом к столу.

— Брат Вайен!

Из-за горы манускриптов появилась знакомая фигура. Черные глаза блестели под сдвинутыми черными бровями, блестящие черные волосы ниспадали на ворот опрятного монашеского одеяния. Крепкий и худощавый, он держался прямо, не гнул плечи, и во всей его позе ощущался надменный вызов. В длинных пальцах он сжимал тонкую керамическую иглу. Аббат не мог отвести взгляда от этого инструмента, даже заслышав ответ монаха:

— Да, отче?

Настоятель медленно отвел взор и покосился на стопку пергаментов. Внезапно вспомнив о причине своего визита, он указал на них рукой.

— Брат Вайен, ты сознаешь, что эта работа должна была быть завершена еще несколько месяцев назад?

— Сознаю.

Раздражение и досада.

— Так почему же ты ничего не сделал?

Медленно отложив иглу в сторону, Вайен слегка поклонился, и на губах заиграла улыбка.

— У меня были дела поважнее.

Серебристый блеск на поясе: там красовалось новое распятие.

Аббат раскрыл рот от изумления. Взгляд его помимо воли вновь окинул комнату со всей ее удивительной обстановкой. Когда он наконец вновь повернулся к монаху, его встретил насмешливый взгляд черных глаз.

— Брат Вайен, эта работа… в чем ее смысл?

Усмешка.

— А что вы сами думаете об этом?

— Это все твои художества… — Улыбка сделалась еще шире, и аббат обвиняющим тоном продолжил: — Именно от этого я и пытался излечить тебя. Мне казалось, я преуспел. Неужто ты ничему не научился за время своего покаяния?

— Научился.

В смятении аббат уперся руками в бока.

— И чему же? Ты тратишь время впустую, а работа остается несделанной… По-моему, тебе нужно приучиться к смирению. Думаю, теперь я займусь тобой всерьез.

В руках у Вайена вновь появилась керамическая игла.