Теперь в доме был слышен только плач матери. Тафата спустилась вниз. Отец печально и беспомощно посмотрел на нее и разочарованно покачал головой.

Тафата подошла к матери и опустилась перед ней на колени.

— Мама, соседи скажут, что отец помнит Писание. Бог ждет от нас милости, а не жертвы.

Иосавеф медленно подняла голову, на ее щеках блестели слезы. Повернувшись к дочери, она пристально посмотрела на нее. Откуда у Тафаты такая красота и доброта духа?

К сожалению, не от меня, — печально подумала Иосавеф, потому что знала, что все время была непослушной и во всем сомневающейся. Но и не от Ездры, который вечно попадал в самые нелепые ситуации. Иосавеф сжала губы — в ситуации, на которые он сам и напрашивался.

Она обняла ладонями лицо Тафаты и слегка потрепала ее по щеке.

— Они не вспомнят об этом. Они вспомнят Иерусалим. Они вспомнят Иосифа. Они вспомнят Масаду. И поэтому они отвернутся от нас, потому что мы дали кров римлянину, язычнику, и тем самым осквернили свой дом.

— Тогда мы напомним им о том, что сказал Бог, мама. Будь милосердна. Не нужно беспокоиться о том, что там говорят другие. Бойся только Бога. Мы должны угождать только Господу.

Иосавеф грустно улыбнулась.

— Мы напомним им, — сказала она, сомневаясь в том, что от этого будет толк. Но все равно, выбора у них теперь не было. Изменить уже ничего было нельзя.

Тафата поцеловала мать в щеку.

— Пойду, принесу воды.

Ездра смотрел, как дочь поднимает огромный сосуд и выходит из дома, освещаемая солнечным светом. Она сунула ноги в сандалии и, придерживая сосуд на голове, пошла по улице. Подойдя к открытой двери, Ездра прислонился к дверному косяку, глядя вслед удаляющейся дочери.

— Иногда мне кажется, что Бог специально призвал нашу дочь свидетельствовать людям о Нем.

— Если вспомнить судьбу всех пророков, то меня это совершенно не радует.

Слова жены опять больно резанули Ездру, и он закрыл глаза, прислонив голову к дверному косяку, возле мезузы. Он знал наизусть слова, которые были начертаны на прямоугольных каменных табличках. Он мог процитировать любую из десяти заповедей Священного Писания, которые были тщательно выписаны на пергаменте, чтобы их можно было хранить в мезузе, прикрепленной к дверному косяку. Он всем сердцем верил в Писание и во все изложенные там обетования… Но всего нескольких слов, сказанных этой женщиной, могли посеять в нем не дающие покоя сомнения. Неужели он подверг свою дочь опасности, оказав помощь римлянину? Неужели он подверг опасности всю свою семью?

«Помоги мне, Господи Боже…» — помолился он, затем повернулся к жене. Взяв ее руку, он поцеловал ее и положил ее на мезузу, после чего снова вошел в дом.

— Я не мог оставить его умирать там, Иосавеф. Бог простит меня. Я думал об этом.

Ее лицо стало мягче.

— Ты хороший человек, Ездра. — Она вздохнула. — Слишком хороший. — Она встала и вернулась к своей работе.

— Как только римлянин поправится настолько, что сможет самостоятельно ходить, он уйдет.

— Куда теперь-то торопиться? Об этом все равно теперь все знают! — Иосавеф посмотрела на лестницу, ведущую на крышу. — Ты положил его на постель в скинии?

— Да.

Женщина несколькими тяжелыми ударами размяла тесто. Этим своим поступком Ездра осквернил лучшую в доме постель. Ладно, как только римлянин покинет этот дом, пусть возьмет и эту постель с собой.

Марк проснулся от крика городского глашатая. Он отчетливо слышал голос, что-то кричавший по-арамейски с близлежащей крыши. Марк попытался привстать, но тут же снова лег, ощутив боль во всем теле.

— Через несколько дней тебе будет лучше, — сказала ему какая-то женщина.

Сначала он услышал плеск воды, потом вздрогнул, почувствовав, как ему положили на лоб и на глаза смоченную в холодной воде ткань. Приходя в себя, Марк понемногу стал вспоминать, что с ним было.

— Ограбили… конь… пояс с деньгами… — У него невольно вырвался горький смех. Его растрескавшиеся губы горели. Челюсти болели. Болели даже зубы. — Даже тунику…

— Мы дадим тебе другую тунику, — сказала Тафата.

Марк прислушался к голосу девушки и к ее акценту.

— Ты иудейка?

— Да, мой господин.

Ее слова пронзили его сердце, напомнив ему о Хадассе.

— Мне помог какой-то мужчина…

— Мой отец. Мы нашли тебя в высохшем ручье и привезли сюда.

— А я думал, что все иудеи ненавидят римлян. Почему ты и твой отец решили помочь мне?

— Потому что тебе нужна была помощь.

Марк вспомнил, что он слышал, как по дороге проходит римский патруль. Он слышал, как кто-то проезжал мимо, слышал греческую речь. Возможно, они слышали его крики, но не стали утруждать себя тем, чтобы разыскать его, оказать ему помощь.

— Как он там, дочь? — раздался мужской голос.

— Лучше, отец. Жар уже проходит.

— Хорошо.

Марк почувствовал, как этот мужчина подходит к нему.

— Меня предупреждали, чтобы я не путешествовал один, — сухо сказал он.

— Хороший совет, римлянин. В следующий раз прислушайся к нему.

Несмотря на то что губы болели, Марк криво усмехнулся.

— Иногда человек не может найти того, что он хочет, если рядом с ним находится еще кто-нибудь.

Тафата, заинтересовавшись, наклонила голову.

— А что ты ищешь?

— Бога Авраама.

— Разве вам, римлянам, мало своих богов? — иронично спросил Ездра. Его дочь умоляюще посмотрела на него.

— А вы своим поделиться не хотите? — спросил Марк.

— Это зависит от того, зачем именно Он тебе нужен, — сказал Ездра, давая Тафате жестом понять, чтобы она ушла, после чего сел на корточки, чтобы снять со лба римлянина лоскут ткани и снова окунуть его в воду. Ему не хотелось, чтобы его дочь проводила слишком много времени в общении с язычником. Ополоснув ткань в холодной воде, Ездра снова положил его на лоб римлянину.

Марк опять вздрогнул и вздохнул сквозь сжатые зубы.

— Пока не вставай. У тебя несколько ребер сломано.

— Меня зовут Марк Люциан Валериан. — Его имя не произвело никакой реакции. — Это имя вам ничего не говорит?

— А что, оно такое важное?

Марк грустно засмеялся.

— Видимо, не такое уж важное.

Ездра повернулся к дочери.

— Тафата, иди, помоги матери.

Она потупила глаза.