— Ей ничуть не лучше, — упавшим голосом сказал он. — Я-то думал…

— Посмотри ей в глаза, Юлий. Она в сознании. И она прекрасно тебя понимает. Она не потеряна для нас, мой друг. Возьми ее за руку.

Юлий сделал так, как она ему сказала, и затаил дыхание, почувствовав, как пальцы Фебы слабо сжали его пальцы. Он наклонился и посмотрел ей в глаза. Феба сначала закрыла их, а потом открыла.

— О моя госпожа!..

Хадасса посмотрела на Александра и увидела, как он хмуро наблюдает за всем происходящим. Ей было интересно, какими мыслями занята его голова.

— Что нам теперь делать, мой господин? — спросил его Юлий. — Что мне делать, чтобы позаботиться о ней?

Александр дал ему указания о том, как готовить для больной такую пищу, которую она могла бы есть. Потом он сказал, чтобы Юлий или кто-нибудь ещё из прислуги регулярно меняли положение Фебы.

— Не оставляйте ее в одном и том же положении на долгое время. Иначе у нее образуются пролежни, а это только усугубит ее состояние. Осторожно массируйте ей ноги и руки. Помимо этого, я даже не знаю, что еще посоветовать.

Хадасса села на постель и взяла другую руку Фебы. Феба повела глазами, пока не остановила на Хадассе свой взгляд, и Хадасса увидела, что ее глаза сияют.

Хадасса потерла ее руку.

— Юлий будет выносить тебя каждый день на балкон, если погода будет хорошей, чтобы ты могла чувствовать на своем лице тепло солнца и слышать пение птиц. Он знает, что ты все понимаешь, моя госпожа. — Хадасса подняла голову. — Говори с ней, Юлий. Будут минуты, когда она будет испытывать разочарование или страх. Напоминай ей о том, что Бог любит ее, что Он всегда будет с ней и что никакая сила на земле не сможет забрать ее из Его руки.

Она снова посмотрела на Фебу Валериан.

— У тебя все будет хорошо, моя госпожа. Найди способ сказать Юлию, что тебе нужно и что ты чувствуешь.

Феба закрыла глаза и снова открыла их.

— Хорошо, — сказала Хадасса. Она нежно погладила щеку Фебы тыльной стороной ладони. — Когда у меня будет возможность, я приду навестить тебя, моя госпожа.

Феба закрыла глаза и снова их открыла. В них заблестели слезы.

Вставая, Хадасса взяла пузырек со столика и протянула его Юлию.

— Выброси его.

Юлий взял пузырек и швырнул его в открытую дверь балкона, где пузырек разбился о черепицу. Потом он низко поклонился Хадассе.

— Спасибо тебе, Рафа.

Она ответила ему поклоном.

— Спасибо Господу, Юлий. Слава Богу.

По дороге домой Александр почти ничего не говорил. Он помог Хадассе выбраться из паланкина и дойти до дверей дома. Рашид увидел их еще сверху и встречал их. Он взял Хадассу на руки и поднял ее по ступеням в главное помещение. Там он осторожно поставил ее на ноги. Она прошла к дивану и села, потирая свою больную ногу.

Александр налил немного вина и протянул ей. Она сняла покрывало и глотнула прохладной жидкости.

— Какая же жизнь может обитать в этой женщине, заключенной в тело, которое не функционирует? — спросил Александр, дав, наконец, волю своему гневу. Он налил себе кубок фалернского вина. — Было бы лучше, если бы она умерла. По крайней мере, ее душа была бы свободна, а не мучилась бы в этом бесполезном панцире человеческого организма.

— Но она свободна, мой господин.

— Как ты можешь так говорить? Она еле двигается, не может ходить. Не может произнести ни одного членораздельного слова. Все, что она пытается сказать, превращается в какой-то бессмысленный лепет. Она только может двигать левой рукой и ногой, да моргать глазами. И нет практически никаких шансов на то, что она снова научится делать что-то еще.

Хадасса улыбнулась.

— Я никогда не чувствовала себя такой свободной, как в те минуты, когда просидела в запертой камере в ожидании смерти на арене. В той тьме со мной был Бог, точно так же, как Он с ней сейчас.

— Но какая польза от нее кому-либо из людей, даже самой себе?

Хадасса подняла голову, и ее темные глаза засверкали.

— Кто ты такой, чтобы рассуждать, есть от нее польза или нет? Она жива! Разве этого мало? — Хадасса с трудом справилась с охватившим ее гневом и попробовала убедить врача: — У Бога есть относительно нее какой-то план.

— Не понимаю, какой план можно осуществить при ее положении? И что это будет за жизнь, Рафа?

— Та жизнь, которую ей дал Бог.

— А не кажется ли тебе, что было бы куда разумнее положить конец ее страданиям, чем продлевать ее жизнь в нынешнем состоянии?

— Ты как-то сказал, что только Бог решает, жить человеку или умереть. Неужели ты с тех пор передумал? Неужели ты думаешь, что тебе, или другому врачу, дано решать, жить ей или нет? Убийство никогда не может быть актом милосердия, мой господин.

Краска бросилась Александру в лицо.

— Я не говорил об убийстве, и ты это прекрасно знаешь!

— На самом деле говорил, только пытался прикрыть это другими словами. — Хадасса говорила спокойно, с печальной убежденностью. — Как еще можно назвать прекращение чьей-то жизни до того, как это сделает Бог?

— Считаю этот вопрос неразумным, Рафа.

— А что такое разумный вопрос?

— Вопрос, который не подразумевает какие-то божественные истолкования, неподвластные человеческому разуму, — сжав губы, сказал Александр. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— Никакая птица не садится на землю без Божьего ведома. Он знает момент и причину смерти Фебы Валериан. От Бога скрыть ничего нельзя. — Хадасса обхватила свою глиняную чашку, зная, что то, что она сейчас скажет, обидит Александра. — Вероятно, ты даже не осознаешь более глубоких причин, которые заставляют тебя желать, чтобы ее жизнь прекратилась.

— И что это за причины?

— Может быть, тебе так удобнее?

Александр снова покраснел.

— И ты это говоришь мне?

— Она теперь будет полностью зависеть от заботы других людей. Это требует огромного сострадания и любви, Александр. У Юлия эти качества есть. А у тебя на них нет времени.

Александр редко злился, но сейчас ее слова вывели его из себя.

— У меня, по-твоему, нет сострадания? Разве я не трачу все свои силы и средства на то, чтобы помогать людям?

— А скольким из них ты отказывал?

— Я отказывал в помощи только тем больным, которых, как я точно знал, не смогу вылечить.

— А разве они не нуждались в твоей любви?

Александр не мог найти в словах девушки никакого упрека или обличения, и в то же время он чувствовал, как больно они режут по его сердцу.

— Что же я должен делать, Рафа? Принимать всех без исключения, кто обращается ко мне за помощью? Что бы ты мне посоветовала?