Но что сделают ра с этими стальными ножами? Не привяжут ли к древкам копий, которые полетят в нас?

Неплохо бы сбросить яркие пластмассовые игрушки – для детей. Но попадут ли они детям? Возможно, охотники нацепят их на шею и будут носить как амулеты. Они ведь совсем младенцы, эти ра. Воинственные взрослые младенцы.

Наверно, не игрушки им нужны, а чашки да миски. На шею их не нацепишь. Они станут тем, чем и должны быть – посудой.

А гезам нужно сбросить капроновые сети. Рыбаки поймут, для чего это. У сетей вроде только одно применение.

Вот вернусь в Город и пойду в Совет. Почему, в самом деле, не сбрасывать ра то, что доступно их пониманию? Глядишь, поймут, что с нами выгоднее жить в мире?

Только зачем ждать возвращения в Город? Можно ведь и по радио. Прямо из Нефти. Благо с Тушиным мы теперь знакомы…

А Нефть уже показалась вдали. Ползут под ноги вышки, уходит вбок главная насосная.

– …Завтра же будем обсуждать! – говорит Тушин и улыбается мне с экрана. – Завтра утром. Знаешь, Алик, удивительное совпадение! Сегодня утром то же самое предложил Верхов. Только он говорил об алюминиевых котелках, чайниках и флягах. А я уже вслед за ним подумал о вёдрах и сумках. Удачная мысль, Алик! И ведь простая! Как мы раньше не сообразили? Вот что такое свежий взгляд! Мы завалим их необходимыми вещами.

– Может, дело не в том, чтобы завалить? – вставляю я. – А в том, чтобы заинтересовать?

– Разумеется! – У Тушина поднимаются брови. – Разумеется, мы не переборщим! Ну, обнимаю тебя! Благодарю!

Тушин, улыбаясь, расплывается на экране.

Я выключаю видеофон, выхожу из комнаты в коридор гостиницы и спускаюсь на улицу.

Опять Женька! Опять он на три минуты раньше открывает то же, что и я. Слава аллаху хотя бы за то, что сегодня это случайное совпадение.

И здорово, что наше с Женькой предложение обрадовало Тушина.

«Наше с Женькой…» – Я ловлю себя на этих словах и усмехаюсь. Лучше было бы «наше с Маратом». Или «наше с Али»…

Я быстро иду по самой длинной улице Нефти куда-то в гору, навстречу сползающим оттуда густым вечерним сумеркам. Зачем иду? Куда?

Постепенно замедляю шаги, оглядываюсь и поворачиваю назад.

Пора ужинать. А светлая плоская крыша столовой где-то уже далеко-далеко внизу.

Я неторопливо спускаюсь по гладкой мостовой из оплавленного базальта, посеревшего от дождей и ветров. Когда-то, ещё в первый год жизни землян на материке, здесь прошлась горнодорожная машина и проложила наклонную улицу, упирающуюся в горы. И теперь эта широкая гладкая припорошённая пылью мостовая будет держаться десятки, а может и сотни лет – пока не станет мешать людям или пока не искрошит её какое-нибудь землетрясение.

По сторонам редко стоят почерневшие бревенчатые дома, в которых жили первые геологи и буровики и были первые мастерские, первые склады.

Иные геологи и сейчас ещё живут тут во время своих наездов в Нефть. Привыкли к здоровому духу древесных стен и не хотят менять его на кондиционированный воздух пластобетонных комнат.

Вообще, я заметил тут какую-то особую тягу старожилов ко всему натуральному: к домам из настоящего дерева, к деревянной мебели, которая на Земле сохранилась лишь в музеях, к натуральной пище. Не в моде тут искусственное молоко… Хотя оно и вкуснее настоящего…

Я иду вниз по первой улице Нефти, мимо бревенчатых домов, к новым, светлым и просторным пластобетонным зданиям. Сумерки, спускающиеся с гор, обгоняют меня, окутывают улицу прозрачной синеватой дымкой, которая постепенно густеет и размазывает на горизонте чёткие очертания леса, дальних нефтяных вышек.

Вот на дирижабликах вышек вспыхивают огоньки, и лес растворяется за ними в густом сине-сером мареве.

Большинство бревенчатых домов глядит на улицу тёмными слепыми окнами. За ними – опустевшие комнаты с пропылённой мебелью или склады всякого старья. Но окна иных домов бросают на улицу неяркий, затаённо-счастливый свет, и за этими окнами – современный уют и тихое пристанище людей.

Наверно, если бы я вдруг остался вдвоём с Сумико, мне нужен был бы именно такой уединённый дом. И ничего больше. И никого рядом.

Улица медленно ползёт мимо меня к горам. Надвигается и затем тоже остаётся позади светлая плавная, ступенчатая по краям и четырёхэтажная в середине дуга жилого корпуса. Этот корпус постепенно и неумолимо растёт и вширь и ввысь, как растёт детская горка, к которой трудолюбивый и терпеливый малыш прибавляет кубик за кубиком. Только детская горка не выдерживает и рушится. А жилой корпус Нефти когда-нибудь замкнётся в дом-кольцо высотой в двадцать этажей, и в этом доме будут жить люди, которые сейчас, замороженные и бесчувственные, мчатся со страшной скоростью в Бесконечности.

Я сворачиваю к столовой, и на минуту останавливаюсь в раздумье. Может, вернуться в гостиницу за Джимом и Грицько? Или вызвать их по радиофону? Неохота ужинать одному.

Ну а если они уже отужинали и смотрят стереофильм?

Вообще-то у меня есть дело в этой столовой. Али просил дать ему пропорции и примерные размеры одной из стен. Он задумал большое панно для геологов и хочет разместить его здесь, в столовой Нефти – самом просторном помещении северного посёлка. Но лететь сюда он собирается уже с готовым эскизом. И ждёт от меня параметры стены.

Ну, что ж… Для меня это пятиминутное дело. Сегодня же вечером можно передать цифры.

Уже когда я кончаю ужинать, в столовой появляются трое – две женщины и худощавый парень с короткой седеющей чёрной шевелюрой «ёжиком». Совсем как у Бруно Монтелло. Только Бруно ещё не седой.

Парня я вижу впервые, а в женщинах что-то кажется мне знакомым. Где-то я уже видел их – таких приземисто-грациозных и одинаковых, хотя они и по-разному сейчас одеты. Мне знакомы их большие чуть диковатые тёмные глаза с подсинёнными белками. Но что-то в этих женщинах не то, что-то не так, как я когда-то видел.

Это вроде и они и не они, и я даже не знаю – здороваться с ними или нет. Молча и медленно я наклоняю голову, и это можно принять за приветствие, а можно и не заметить.

Они не замечают меня. Они проходят к щиту заказов, и тут я понимаю, что меня смутило, почему я их сразу не узнал. Это женщины-леры, те самые, которых я видел один раз, перед гибелью Вано, о которых он обещал рассказать какую-то «ужасно романтичную историю».

Только тогда они были в тёплых серо-голубых рабочих костюмах, а сейчас они в нарядных платьях – вишнёвом и синем, и по платьям струятся причудливые светящиеся полосы, благодаря которым женская талия кажется по-осиному тонкой и хрупкой.

Что же это за история, которая привела их на другой материк, в чужое племя? Где теперь узнать её? Здесь ещё нет ни газет, ни книг, ни письменной истории.