– Моя жена.

– Только твоя жена?

– Нет, Линбаба, еще сестра моей жены, и мои родители, и мой двоюродный брат с женой, и все наши дети.

– Так вот, Салех, каждый из сидящих там людей достоин уважения больше, чем ты. Он один, без толпы родственников, отправляется на другой конец света с рюкзаком за спиной, забирается в самую дикую глушь или ночует среди людей, чужих ему по языку и религии.

– Но… это всего лишь туристы, обычные бродяги.

– Будда тоже был всего лишь бродягой, носившим все свое имущество с собой. Иисус был бродягой, Он провел годы в странствиях. Мы все бродяги, Салех. Мы приходим в этот мир с пустыми руками, потом несем по жизни какие-то вещи, но уходим все так же ни с чем. И когда ты отнимаешь радость у такого бродяги, ты отнимаешь ее у меня.

– Но я… я просто деловой человек, – промямлил он.

– Сколько ты им заплатил, Салех?

– Этого я не могу вам сказать, – пошел в отказ он, скорчив хитрую рожу. – Но могу сказать, что дал им не больше двадцати процентов. Готов отдать за двадцать пять, если возьмете.

Абдулла вновь цапнул его за руку. Я знал его хватку. Сначала это очень больно, потом станет намного хуже.

– Ты отказываешься сказать нам правду? – спросил его Абдулла и повернулся ко мне. – И с такими подлыми людишками ты имеешь дело, брат мой Лин? Я вырву и подарю тебе его лживый язык.

– Мой язык?! – пискнул Салех.

– Помнится, мне рассказывали, – молвил Дидье, – что одна воистину мерзкая женщина по имени мадам Жу использовала человеческий язык в качестве пуховки для пудры.

Абдулла позволил Салеху выдернуть руку, и тот кинулся прочь, забыв на столе фотоаппарат. Возникла пауза, во время которой мы, поочередно хмыкая, обдумывали этот инцидент.

– Пожалуйста, Абдулла, – сказал я, – не отрезай ему язык.

– А что ты предлагаешь ему отрезать?

– Ничего. Наплюй на него и забудь.

– Я считаю так, – сказал Дидье, – если ты не можешь сказать о ком-то ничего хорошего, совсем ничего, тогда ограбь его, а потом пристрели, и все дела.

– Мудрые слова, – рассудил Абдулла.

– Неужто? – усомнился я.

– Это же очевидно, Лин, – сказал Дидье.

Абдулла кивнул в знак согласия.

– Только потому, что у тебя не нашлось для него хороших слов?

– Разумеется. Я вот о чем: если ты не можешь вспомнить ни единой приятной вещи, хотя бы пустячной, связанной с каким-либо человеком, этот человек наверняка полнейшая скотина. А все мы, имея немалый жизненный опыт, прекрасно знаем, что полнейшая скотина при первой возможности непременно причинит тебе вред, или горе, или то и другое вместе. Это просто разумная предосторожность – надо грабить и убивать плохих людей, пока они не ограбили и не убили тебя. Превентивная самозащита, я так считаю.

– Если бы эти официанты знали тебя так же хорошо, как знаем мы, Дидье, – сказал Абдулла, – они бы относились к тебе с гораздо большим уважением.

– Так и есть, – охотно согласился Дидье. – Это давно известная истина: чем лучше кто-то знает Дидье, тем больше он любит и уважает Дидье.

Я отодвинул бокал и поднялся.

– Эй, ты ведь не уходишь? – забеспокоился Дидье.

– Я пришел сюда только затем, чтобы сделать тебе подарок. Мне нужно ехать домой и переодеться. Сегодня мы ужинаем с Ранджитом и Карлой.

Я расстегнул стальной браслет и снял с руки часы, на секунду ощутив сожаление от утраты вещи, которая мне самому так нравилась. Я протянул часы Дидье. Тот внимательно их осмотрел, прочел надписи на задней крышке, поднес к уху и послушал тиканье механизма.

– Ого, да это же прекрасные часы! – заключил он. – Высший класс! И что, они в самом деле мои?

– Конечно. Примерь их.

Дидье защелкнул на кисти браслет и повертел рукой так и этак, любуясь подарком.

– Они как будто созданы для тебя, – сказал я, собираясь уходить. – Ты тоже идешь, Абдулла?

– Знаешь, брат мой, там за угловым столиком сидит красивая женщина, – сказал он серьезно. – И она смотрит на меня вот уже пятнадцать минут.

– Да, я тоже это заметил.

– Пожалуй, я задержусь тут с Дидье еще на какое-то время.

– Официант! – мгновенно среагировал Дидье. – Еще один гранатовый сок! Без льда!

Прихватив со стола фотоаппарат, я уже было двинулся к выходу, но Дидье вскочил и резво меня догнал.

– Значит, ты сегодня встречаешься с Карлой? – спросил он.

– Есть такие планы.

– Это твоя идея?

– Нет.

– Идея Карлы?

– Нет.

– Но тогда кто затеял эту дьявольскую игру?

– Все устроила Лиза. Я узнал об этом только час назад. Получил от нее записку, когда сидел в баре «Эдвардс». А в чем проблема?

– И ты не можешь отказаться под каким-нибудь предлогом?

– Вряд ли. Не знаю, что там задумала Лиза, но в записке она настаивает на моем присутствии.

– Лин, ты уже почти два года не виделся с Карлой.

– Я знаю.

– Но… в сердечных делах, в делах любви…

– Я знаю.

– …эти два года всего лишь – как два удара сердца.

– Я…

– Прошу, дай мне закончить мысль! Лин, ты сейчас… в более темной зоне, чем был два года назад. Твоя душа потемнела за то время, что ты живешь в Бомбее. Я никогда тебе этого не говорил, но теперь скажу: мне стыдно, что какая-то часть меня была даже рада этому первое время. Мне было приятно сознавать, что ты скатился до моего уровня, что мы с тобой, так сказать, одного поля ягода.

Он говорил торопливым полушепотом, из-за чего речь его больше напоминала бормотание заученной молитвы или заклинания, чем душевный монолог старого друга.

– О чем ты, Дидье?

– Карла дорога мне, быть может, не меньше, чем тебе, хотя и на иной лад. Но ты стал таким из-за расставания с ней. Тебя загнала в эту тень потеря любимой, эта потеря сделала твою душу темнее, чем ей было предписано Господом.

– Ты поминаешь Господа, Дидье?

– Я тревожусь за тебя, Лин. И тревожит меня то, что может открыться в твоей душе при новой встрече с ней. Иногда мосты в прошлое лучше оставить сожженными. Иные реки лучше не переплывать.

– Все будет хорошо.

– Может, составить тебе компанию? Мало кто может потягаться в играх разума с Карлой, кроме меня. Я ей еще и фору дам. Это общеизвестный факт.

– Спасибо, я как-нибудь справлюсь.

– Что ж, раз ты твердо решил с ней встретиться, есть другое предложение: хочешь, я устрою Ранджиту несчастный случай, который помешает ему явиться на встречу?