/Да потому что нельзя, чтобы такое оскверняло землю, по которой ходят люди. Нельзя, чтобы оно извивалось и корчилось тут, словно в медленном танце. Оно не имеет права жить — ведь на него тошно смотреть.

О! А что это с ним?../

Увидев, что люди ведут себя как вполне разумные существа — остановились, переговариваются, фешают, что предпринять, — Вувахон окончательно убедился в своей правоте. Его решимость продемонстрировать людям лучшие намерения окрепла, и он стал торопливо снимать со спины тючок со своими подстилками.

Ловко изогнулся, потянул за нить и распустил гибкими щупальцами шов на ткани, которая скрепляла рулон.

Люди старались улыбаться ему.

Это было не самое красивое зрелище, но Вува-хон отдавал себе отчет в том, что и он выглядит не совсем привычно для их глаз. Вначале у каждого свои представления о прекрасном. Это уже потом выясняется, что основные пункты обязательно совпадают.

И вопоквая-артолу еще раз подумал как можно приветливее: «Подарки! Подарки для любимых детенышей. Красиво!»

Тварь скрючилась, скорчилась, свилась в тошнотворный клубок с извивающимися отростками — и вдруг лопнул белесый нарост на ее спине, и оттуда с шелестом высыпались

/Да не может это быть ковром — просто какая-то необычная паутина. И прикасаться к ней нельзя ни в коем случае. Она, должно быть отравлена./

толстые куски мягкой и шелковистой на вид ткани. По форме они немного напоминали привычную паутину, что плетут пауки в дальних углах домов, такие же овальные, вытянутые. Но, о чудо! На непонятных кусках, и это было совершенно очевидно, оказались вытканы цветы, бабочки, деревья. И даже торчал из-под кучи остальных краешек

/коврика/ невесть чего, где виднелся берег озера.

— Ягма ее поцелуй, эту тварь, — испуганно произнес Лиал. — Что это еще за ткач такой отыскался? Не нравится мне это.

— Они отвлекают нас, — дрожащим голосом сказал Рюг. И утер внезапно выступивший на лице пот. — А другие тем временем окружают. Когда они на нас набросятся, мы не отобьемся. Несколько таких червяков еще можно забить, а вот если их будут сотни…

— Подманивают, — согласился новенький. — Видали, как птица иньин ловит всяких букашек? Выставит из травы хохолок, похожий на букетик цветов, и хватает всех, кто решил на них присесть… Я вообще не понимаю, о чем речь. Спалить ее в огне — и бегом к эльо Кайнену, докладывать. Такие твари поодиноч-ке на свет не появляются.

Он свирепо оскалился, глядя на червеобразного уродца.

/Ненавижу, когда глаза ничего не выражают. Ненавижу!/

И поднял копье.

Абсолютное молчание двуруких вызывало у Вувахона легкое беспокойство и тревогу. Между собой они переговаривались, но ни одной толковой мысли, адресованной ему, вопоквая-артолу до сих пор не уловил.

Носились в воздухе едва уловимые слова-образы и запахи, но были они сплошь удивленные и неприязненные.

Вувахон сначала воспринимал это как должное:в свое время и аухканы пару раз чуть было не обозвали Избранника уродом. Трудно свыкнуться с мыслью, что такое ущербное существо может считать себя законченным и полноценным творением природы. Однако жизнь доказала обратное.

Так что естественные эмоции (крохотный пряха теперь точно знал, что у людей бывают не только чувства, но и эмоции — странное состояние, которое они и сами порой определить не могут, не говоря уж о том, чтобы его контролировать) Вувахо-на не удивили.

Удивляло затянувшееся молчание. Словно люди не желали даже сделать попытку, первый шаг.

/Как это называет Рруффф? Протянуть руку…/

Аухкан не уловил никаких одобрительных или радостных мыслей и тогда, когда они увидели и рассмотрели красивые подстилки для детских гнезд.

Вопоквая-артолу забеспокоился, но тут человек открыл рот и показал зубы. После чего высоко поднял правую руку с зажатой в ней короткой блестящей полосой, чем-то похожей на конечности пан-тафолтов…

— Рюг прав. Живой переть ее в крепость нельзя. Но и бросать здесь не следует — это не нашего ума дело. Вот вручим эльо Кайнену, пусть он с ней и возится. Сдается мне, подарочек этот его не обрадует, ну да не наша вина…

— На копье насадить, да так и понесем, чтобы руки не марать, — посоветовал новенький.

— Разумно говорит, — согласился Лиал. Новенький подошел поближе к извивающейся твари, передернулся весь, будто влез сандалией в лошадиный навоз, сплюнул и, широко размахнувшись, воткнул копье в верхнюю часть мохнатого толстого тела.

Существо запищало мерзким тонким голоском, забилось. Шкура у него оказалась толще, чем предполагал человек, и подалась с трудом. Раздался треск рвущейся ткани, на новенького брызнула ярко-голубая холодная жидкость, и он заверещал:

— Яд! Яд! Помогите!

Тут тварь еще раз извернулась, и несколько когтей проехались по его коже, оставляя на ней кровавые рваные борозды…

Вспышка агрессии была внезапной.

Мысль о ненависти — ясной и понятной, будто произнесенной рядом стоящим аухканом.

— Я пришел с миром! Я принес подарки! Хоф-фриххи! Хоффриххи! — кричал Вувахон изо всех сил.

И вдруг отчетливо понял: то, что он принял за улыбку, улыбкой вовсе не являлось.

И его никто не слышит.

И его никто не хочет слышать.

Совсем никто.

/Смертники./

Первый удар причинил острую боль и…

/Несправделивость! Я же не воин. Никакого оружия…/

Вранье, что аухканы не испытывают страданий. Они просто очень живучи и не умирают от тех ран, которые даруют человеку высшее облегчение — смерть.

Аухкан идет по пути боли гораздо дальше. И конец этого пути теряется в ярко-голубом тумане…

— Ненавижу, когда на меня глядят вот так рычал воин.

Он был смертельно напуган, и в воздухе остро пахло его страхом. Эти ядовитые испарения проникли в разум и сердца его товарищей, и теперь паника завладела всеми.

/Ядовитое. Коварное. Смертельно опасное. А они еще колебались…/

И тогда Рюг изо всех сил хватил верным своим топором прямо по этим кошмарным глазам, которые выедали, выгрызали его сердце.

Мир взорвался и ослеп.

Крохотные коготки незрячего отныне вопоквая-артолу беспомощно цеплялись за воздух, пытаясь найти хоть какую-то опору.

Голубая кровь, горько-соленая, словно океанская вода, заливала голову Вувахона, пачкая разноцветную шерстку, затекая в открытый в беззвучном вопле рот. Гибкие щупальца — удивительные инструменты, предназначенные для того, чтобы создавать самую тонкую и легкую материю, метались, как перепуганные птицы, — умоляли, просили…