Многие представляют Россию до 1917 года как вотчину невероятно богатой императорской семьи и страну нищих неграмотных крестьян. Это неверно.

До революции в России было больше богатства, чем во всей остальной Европе вместе взятой, и это богатство было не в карманах Романовых. Хотя Романовы определенно были самой богатой монархией в Европе, но в России было немало других весьма состоятельных семей, дворянских и простых, которые могли бы потратить больше, чем августейшие родственники Романовых на Западе. Далее следовал весьма многочисленный класс буржуазии: промышленники, ученые, банкиры, юристы и люди, подобные Фаберже, – который был удивительно успешным и невероятно богатым. С экономической точки зрения страдающим классом были, разумеется, крестьяне, бывшие крепостные, многие из которых жили ничуть не лучше, чем до освобождения. И все же у них не было настоящего желания изменить систему управления. Февральская революция была всего лишь требованием: нынешний царь должен отречься от престола в пользу своего брата. Некоторых из протестующих устроил бы представительный орган власти, который собирался создать Александр II, «царь-освободитель». Но большинство просто устало от Николая II.

Это было до Красного октября. Потому что Октябрьская революция была переворотом, а не отражением воли народа. У нового правительства не было народной поддержки, необходимой для сохранения власти. Поэтому коммунистам пришлось прибегнуть к грубой силе и экономическому терроризму, чтобы контролировать собственную страну. Именно это они и делали без всякой жалости. Они начали с того, что отобрали имущество у всех, кто не был членом партии, особенно у таких людей, как Фаберже и другие успешные предприниматели. Чтобы закрепиться в огромной стране, большевики начали создавать лагеря принудительного труда и устроили в стране голод, чтобы сотни тысяч умерли без еды.

Лев Троцкий утверждал: «Мы, коммунисты, признаем лишь одно священное право – право работающего человека, его жены и его детей на жизнь». Звучит красиво. Но есть и продолжение: «Мы без колебаний отберем землю у землевладельцев, передадим фабрики, мельницы и железные дороги в руки народа». Классовая борьба – это предсказуемый результат, когда разница между богатыми и бедными слишком велика. Троцкий оправдывает действия тех, кто «силой оружия… [сорвал] корону с глупой царской головы». Это все еще стандартное продолжение смены режима. Настоящая проблема становится очевидной позже, когда Троцкий делает вывод: «Почему же нам следует колебаться, если речь идет о том, чтобы взять зерно у кулаков?»[240] Кулаки были крестьянами. У них не было ювелирных яиц или процветающих промышленных предприятий. Они были фермерами, чуть более успешными, чем их ближайшие голодающие соседи. Террор, начавшийся с царской семьи, стал распространяться по нисходящей и дошел до крестьян. В первые годы после революции даже они стали субъектами экономической деструкции.

В результате такой экономической политики – грабь награбленное – воцарился экономический хаос. За год инфляция в России достигла такого уровня, что за бриллиантовый браслет давали всего лишь буханку хлеба. Какая горькая ирония: сокровища, ставшие отчасти виновниками взрыва, настолько упали в цене, что их невозможно было даже обменять на продукты.

Большинство полагает, что неудача коммунизма – это неудача человеческой природы. Никто не любит делиться. И кто захочет работать с полной отдачей, получая за этот труд лишь минимум, необходимый для выживания? Никто. Удивительно, но это не самый фатальный дефект системы. Коммунизм не сработал именно из‑за позиционного товара или из‑за отсутствия функционирующей позиционной ценности. Позиционная ценность – это определение особой ценности какого-то товара относительно всего остального. Вы же помните, что ценность лошади или бриллиантового колье определяется исключительно в контексте?

Поскольку коммунистическое государство покончило со свободным рынком, товары и услуги больше не ассоциировались с «рыночной ценой», которая обозначала их ценность. Ничто не имело конкретной цены, и без системы цен на товары и услуги невозможно было оценить последствия дефицита и определить приоритеты потребностей. Не было возможности сказать, нужны ли машины в сельском хозяйстве больше, чем в других отраслях, поэтому машины отправлялись в другие места, а урожай гнил на полях. Никто не мог предложить проект строительства и определить, сколько он будет стоить. Будет ли конечный продукт стоить больше, чем сумма его отдельных частей? Никто не знал. Без частной собственности и свободного рынка, на котором можно покупать или обменивать, не было другого способа определить цену хоть чего-нибудь.

Через три года после Октябрьской революции австрийский экономист Людвиг фон Мизес написал, что коммунизм – это нежизнеспособная экономическая система, поскольку по самой своей природе коммунизм отвергает рациональную экономику. Вы не можете повесить ценник на здоровое, правильно функционирующее государство, но, как оказалось, функционирующему государству необходимо, чтобы почти все вещи ценники имели. В 1919 году Максим Горький заявил, что «только комиссары имеют в эти дни приятную жизнь. Они крадут столько, сколько могут, у обычных людей, чтобы заплатить своим куртизанкам и за свою несоциалистическую роскошь». Если ничего никому не принадлежит и нет способа соревноваться или сравнивать, система просто рушится под весом всей этой «справедливости».

О Ленине можно сказать многое. Социопат, маньяк, диктатор. Но вот нигилистом он не был. К 1921 году даже он смог увидеть, что последние крохи его великого социального и личного эксперимента вылетают в трубу. Отказавшись от рациональной экономики, «народная утопия» не дала плодов, потому что большинство «народа» не желало сотрудничать.

Прежде всего коммунистам следовало бы национализировать банки и все золото и деньги, находившиеся в них. Но банкиры отказались участвовать в игре. Они не удостаивали вниманием требования Ленина выдать суммы, необходимые для выплаты денег Красной гвардии, пока большевики не начали похищать их сотрудников и членов семьи. После этого банкиры просто отдали ключи от подвалов и ушли. Почти каждый банкир в России поступил именно так. Но ни Ленин, ни его приспешники не имели ни малейшего представления о том, как функционирует банк. Захватив банки, управлять ими он не смог. Ленин сумел только забрать золото из хранилищ и драгоценности из банковских ячеек и попытаться расплатиться этим с людьми.

В конце концов Ленин понял, что с утопией придется подождать. Страна тем временем разваливалась. В отчаянной попытке сохранить власть Ленин объявил начало нэпа, новой экономической политики, которая в основном состояла из минимальных экономических и философских уступок. Нэп был отказом от тотальной национализации в пользу продразверстки, которая оставляла крестьянам малую толику излишков урожая, позволив – внимание! – открыто продавать их на рынке. Эта так называемая уступка капитализму вместе с другими компромиссами, к примеру концессиями для иностранных инвесторов, в конце концов привела к денационализации мелких промышленных предприятий. Ленин считал нэп необходимым злом. Он заявил о том, что «это шаг назад, чтобы потом сделать два шага вперед».