class="p1">Колокола на Вестерторен звонят, призывая ее сестру. Марго уже тут, глаза ввалились, на груди желтая звезда.

— Ну, теперь ты счастлива? — требует ответа Анна.

Счастлива?

— Разве ты не этого хотела? Ты хотела получить меня в свое полное распоряжение. Ни с кем не делить. Оставаться с тобой навечно. Разве не это твой план?

Анна, у меня нет никакого плана. Ты сама это знаешь.

Анна откашливается. Вытирает глаза ладонями. Она будто упала на дно глубокого колодца.

— Значит, — вздыхает она, — значит, я опять одна. — Она откидывает волосы со лба. — Здесь я всегда буду одна. Вот почему мне так хочется уехать в Америку. Если я останусь здесь из-за Пима, то, боюсь, никогда не покину эту комнату. Буду ее вечной узницей. — Она глядит прямо перед собой в пустоту. И ловит взгляд Марго и спрашивает: — Как ты думаешь, Петер вспоминал обо мне?

Петер?

— После того как нас разделили на перроне.

Думаю, вспоминал.

— Ты в самом деле так думаешь? — Анна в сомнении. — А я о нем почти не вспоминала, — признается она. — Пока не вернулась в Амстердам. Только тогда. — Ее взгляд становится глубже. — Иногда мне кажется, что мне было бы легче, если бы я умерла с тобой. Если бы никто из нас не выбрался из Берген-Бельзена. Ужасно так думать, да?

Ответа она не получает. Место, где сидела сестра, опустело. Она одна.

22. Еще один день рождения

Милая Кит! Вот и опять прошел мой день рождения, так что мне, стало быть, пятнадцать.

Дневник Анны Франк,

13 июня 1944 г.

1946

Съемная квартира

Херенграхт

Амстердам — Центр

За завтраком звонит телефон, на звонок отвечает Дасса, но через минуту вешает трубку.

— Вернулся Вернер Нусбаум, — объявляет она сидящим за столом Анне и Пиму и наливает ему вторую чашку кофе. — Анна, он будет ждать тебя в магазине после обеда.

Анна глядит на нее поверх тарелки с кашей. У нее отлегло от сердца, но она немного обижена.

— И это все? Вернулся и ждет меня? Никаких других объяснений?

Пим делает глоток кофе.

— Анна, я не сомневаюсь, ты допросишь его при встрече, — холодно говорит он. — А сейчас, пожалуйста, ешь!

Букинистический магазин Нусбаума

Розенграхт

Господин Нусбаум бледен. Он похудел. Улыбка слабая. Анна закатывает велосипед в лавку и ставит у стены.

— А вот и она, — объявляет он с деланым радушием. — Надежда литературы.

Приветствие Нусбаума ее задевает. Звучит нелепо.

— Я тревожилась, не случилось ли чего с вами, господин Нусбаум, — говорит она ему с неприкрытым упреком. — Приехала в лавку, а она заперта.

Улыбка на губах господина Нусбаума гаснет.

— Извините меня, Анна! Нежданно-негаданно пришлось съездить в Гаагу. Правительство, похоже, решило, что во время заключения в Аушвице я получил притличный доход, но не заплатил с него налога.

Анна чувствет, как ее лицо заливает жар.

— Какая низость!

Нусбаум пожимает плечами и ставит чайник на плитку. Что тут говорить?

— Пима это тоже касается?

— Это вопрос к нему.

Анна хмурится.

— Мы с ним сейчас мало разговариваем.

— Понимаю, — Нусбаум выдувает из чашки пылинку. — Вы будете кофе? Хотя он, к сожалению, эрзац.

— Нет, спасибо, — отвечает Анна приглушенным голосом, вспоминая холодноватое поведение Пима за завтраком. — Кофе плохо действует на мое пищеварение.

Господин Нусбаум кивает и сыплет кофе в кофеварку.

— Насколько помню, у вас скоро день рождения? Вам будет семнадцать?

Анна берет веник, чтобы вымести мусор из коридора.

— Да, — кратко отвечает она.

— Будете отмечать?

— Это не моя идея. Но кажется, да.

Господин Нусбаум, по-видимому, озадачен.

— Вы не очень-то ждете этого дня?

— Ну да. Мне будет семнадцать. И что с того? В чем тут достижение? Сколько девочек не дожило до семнадцати. За какие заслуги устраивать мне праздник?

— Не говорите так, — говорит он назидательно. — У вас нет права так говорить.

Она перестает подметать и смотрит на отрешенное лицо Нусбаума.

— Да, эти девочки не дожили, — продолжает он. — И вы просто обязаны праздновать за них. Не будьте такой эгоистичной.

Она шевелит губами, но не находит слов.

Чайник, взяв низкую ноту, свистит. Господин Нусбаум набрасывает на его ручку тряпку, снимает с огня и наливает кипяток в кофеварку.

— Извините. Я выступил с непрошеными поучениями.

Но Анна в порыве смирения кивает и снова берется за веник.

— Нет, вы правы. Я бываю такой эгоистичной. Пим не перестает мне об этом напоминать.

Господин Нусбаум снова пожимает плечами и возвращает чайник на плиту.

— Мы все бываем эгоистичны, Анна. Но если вам так трудно общаться с отцом, — говорит он, — возможно, вы не понимаете до конца, что ему нужно. Возможно, жизнь у него выдалась даже более трудной, чем вы себе представляете. Да и вообще, понимают ли дети проблемы своих родителей? Не знаю. Зато я знаю, что, независимо от прошлого, он старается не падать духом и выбирает в жизни прекрасные моменты.

Анна замирает. Она слышит, как Марго шепчет ей на ухо:

Нужно каждый день искать в жизни прекрасное!

— А что для Отто Франка самое прекрасное в жизни? И самое важное? Семья! Чувство семьи.

Меланхолия во взгляде господина Нусбаума суха, как пыль.

— Может быть, мне и не следует это говорить, но, если вы хотите узнать о своем отце что-то важное, спросите его как-нибудь об одном мальчике из нашего барака в Аушвице, который звал его папой.

Анна чувствует укол ревности. Папой? Как смел он просить кого-то так к нему обращаться?

— Больше я ничего не скажу, но при случае спросите его об этом!

Анна принимает эту новость и укладывает ее в особую папочку своего мозга, стараясь подавить ревность. Сможет ли она простить Пима за то, что он смог выжить в Аушвице? Вот вопрос так вопрос. Простит ли она его? И сможет ли она простить кого-либо, включая себя саму, Аннелиз Марие Франк?

Среда, 12 июня

Наступает ее день рождения, в честь чего состоится праздничная трапеза. Ее стул украшен лентами из цветной бумаги и рубиново-розовыми георгинами Мип, это она выкопала их из ящиков на ее подоконниках. А Дасса вынула из печи кремовый торт с сухофруктами, испеченный на суррогатном сахаре. Господин Кюглер вывесил в гостиной изготовленный им самим плакат с надписью: Gelukkige verjaardag![17] Анна улыбается, она чувствует на себе всеобщее внимание, но тут, Бог знает почему, господин Клейман решает поднять настроение их маленькой компании восклицанием «Hieperdepiep hoera!»[18] в ее честь. Немного запаниковав, она принимает объятия и поцелуи от Мип с