Ох, Том! Ну и трудный год мне достался! После двух операций, съемок в фильме и клиники в Швейцарии я озвучивала свою императрицу и ходила к Анатолию Васильеву на репетиции его пушкинского спектакля, для которого пришлось учить кастаньеты и испанские танцы. Осилила!

И теперь я в Париже, где мы наконец начинаем играть этот злополучный спектакль. Немного отдохну и напишу Вам поподробнее. А сейчас посылаю выдержку из газеты, где отметили мой приезд. Всего Вам доброго.

Ваша Алла Демидова

Ремарка

…В конце 98-го года вместе с театром Анатолия Васильева мы почти месяц играли в «Театре дю Солей» у Арианы Мнушкиной. Тогда Мнушкина репетировала новый спектакль – «Tambours sur la digue». Потом я его посмотрела. Спектакль – прекрасный! Там актеры играют кукол, а за ними – другие актеры – «кукловоды» в черном. Они продевают сквозь «кукол» руки, приподнимают их, а у тех – абсолютно кукольная пластика. «Кукол» бесконечно много, и они все разные. Заканчивается тем, что пол опускается и пространство наполняется водой. Кукловоды бросают кукол (но уже действительно – кукол) в воду. И куклы, которые только что были живыми, плавают, потом их собирают, и они с того места, где должна быть рампа, смотрят на зрителя. В этом был «trompe-l’oeil»[14] – обман глаз – то, что мне так нравится в современном французском искусстве и, кстати, в быту.

Как-то я зашла в один дом. На столе красного дерева лежала перчатка – лайковая, розоватая, с потертыми швами, с пуговичками. И так она небрежно была брошена… Я говорю: «Ой, какая перчатка!» Мне в ответ: «Померьте!» Я: «Да нет, рука…» – «Да у вас рука узкая, померьте!» Я взяла и не могла поднять – это была серебряная пепельница.

Зазеркалье, trompe-l’oeil – это те мистические ощущения жизни, которые меня так волнуют…

В связи с этим вспоминается одна старая китайская легенда.

В некую пору живые существа в мире Зазеркалья имели свой, отличный от людей земли, облик и жили по-своему. Но однажды они взбунтовались и вышли из зеркал. Тогда Император силой оружия загнал их обратно и приговорил к схожести с людьми. Отныне они были обязаны только повторять земную жизнь. Но – гласит легенда – так не будет продолжаться вечно. Отраженные тени Зазеркалья однажды проснутся и вновь обретут независимость, заживут своей, неотраженной жизнью…

Так и искусство – порой оно болеет склонностью к прямому копиизму. «Театр – зеркало…» – когда-то написал Шекспир, и все с удовольствием повторяют эти слова. Но если и брать за основу этот образ, то в театральном зеркале живут д р у г и е.

Мне нравятся актеры, которые не выносят на сцену себя, а создают другой персонаж.

Несколько лет назад, после того как Анни Жирардо сыграла в Москве какой-то моноспектакль, жена французского посла пригласила меня на обед, устроенный в честь Жирардо. За столом нас было, по-моему, шестеро, но все три часа, пока длился обед и пили кофе в гостиной, говорила только Анни Жирардо. Она была абсолютно такой же, какой я ее видела в кино и на сцене, – так же рассказывала «случаи из жизни». Я подумала: где она играет и играет ли вообще? Где грань перехода в другую реальность? Или она, раз в нее попавши, так и осталась там?..

1999 год

Письмо

4 января 1999 г.

Том! Я в Париже. Попробую Вам позвонить. Мы здесь играем «Дон Жуана» Пушкина с труппой Анатолия Васильева. Все живут в гостинице, а я у подруги, она мне дала ключи от квартиры и машину. После двух операций играть трудно, а роль у меня даже с танцами, кастаньетами, и я, ко всему прочему, должна выглядеть молодо. Играем в «Театр дю Солей». Это театр Арианы Мнушкиной. Он находится в центре парка и далеко от центра, где я живу, поэтому машина меня спасает. До 4 часов дня я лежу в кровати, встаю, что-то ем и еду на спектакль. После спектакля мы остаемся в театре и обедаем. У Мнушкиной коммуна. Наши – осветитель Иван – варит днем борщ для зрителей и актеров. И вот после спектакля этот «la soupe»[15] очень кстати. Ухитряюсь даже ходить в гости. Новый год, например, я справила дважды – в театре и у друзей. В Париже много русских художников, с которыми я знакома. Они сюда приехали и застряли. Кого подхватили галереи, живут очень сносно. Никто, конечно, не догадывается, что я перенесла две тяжелые операции. Спрос с меня как с «большой». Я не возражаю. Но думаю, что если бы не швейцарская клиника, я бы этот груз не потянула. Хорошо, что я теперь не на «Таганке». Играть репертуар – это каторга. А у Васильева тоже придется играть этот спектакль и в Москве, и на других гастролях, но они ко мне все очень хорошо относятся. Я им за это в душе очень благодарна, но внешне – «холодна как лед», как всегда.

Пока, Том. Нет бумаги.

Алла

Р.S. Том, чтобы Вы немного представили этот спектакль, посылаю Вам в моем переводе отрывок из «Фигаро». Написал статью Марк Фумароли из Французской академии:

«Можно было посмотреть в Картушри де Винсен спектакль приехавшего из Москвы Театра-школы Анатолия Васильева на основе “Дон Жуана, или Каменного гостя” Александра Пушкина. Белая, абстрактная, ярко освещенная сцена. Четыре актера (два Дон Жуана и две донны Эльвиры) произносят текст, акцентированный лирическими стихами Пушкина. Перевод проецируется со сдвигом во времени на боковом экране.

Актрисы и актеры Васильева внутренне красивые, способные, волнующие, как герои и героини эпопеи. Они обладают лицом, чертами, глазами высших существ. Одна из актрис, Алла Демидова, наиболее хрупкая и волшебная, обладает сценической энергией славянской Эдвиж Фёйер. Она не ученица Васильева, но смогла без труда органично войти в его стиль.

Голоса квартета великолепны, русский язык Пушкина звучит как натянутые струны виолончели.

Актеры почти постоянно неподвижны. Но они переживают свое слово с такой интенсивностью, что их совместное присутствие заставляет гореть сцену. На ум приходит пламя света, исходящего от иконы.

Есть что-то чрезмерное, для нашей французской привычки, в этой как бы литургической и сакральной манере делать театр, и это на тему Дон Жуана – тему прежде всего светскую. Сам режиссер – человек огня, который одновременно похож на старца Зосиму из “Братьев Карамазовых” и на Ставрогина из “Бесов”. Его следующий спектакль? “Государство” Платона! Один из заветов в его театре-школе: “Не выходить;