Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Она все еще играет на виолончели?
– Через несколько недель у нее концерт. Как бы мне хотелось, чтобы ты смог на нем побывать.
– Мне бы тоже этого хотелось.
Наступило молчание. И оно оказалось настолько долгим, что приобрело больше значения, чем всего лишь пауза в разговоре.
– Чего ты мне не говоришь, Бекс?
Когда ей было двенадцать, а ему четырнадцать, она шлепала его каждый раз, когда он называл ее этим уменьшительным именем. Со временем ей это понравилось, хотя он использовал его только в том случае, если тон разговора менялся. Это был намек, что они добрались до сути, и говорить надо напрямик.
– Нам с Сарой здесь нравится, – сказала Ребекка. – Она полюбила свою школу, у нее множество друзей. В магазине дела идут хорошо. Торговля превзошла даже мои ожидания. Теперь здесь наш дом. Если мне придется снова срываться с места…
– Я и в первый раз не просил тебя об этом.
– Нет, это было мое собственное решение уехать из Нью-Йорка. Но пока Джек Коннел будет мной интересоваться, он будет навязчивым, а мне не по душе жизнь под микроскопом.
Когда мы бежали из Нью-Йорка, и мне, и Саре нужно было начать жизнь сначала, подальше от того негодяя, за которым я была замужем. Я не жалею о том, что покинула Манхэттен.
Она помолчала, чтобы перевести дух.
– Но переезжать в другой город сейчас, жить под другим именем, снова лгать всем и каждому, чтобы создать новые образы, этого я не хочу.
– Я тоже не хочу, чтобы ты это делала, – ответил он, и это был честный ответ. – Оставайся на месте, Бекс, и живи своей жизнью. Не думай обо мне всякий раз, когда ты принимаешь решение. Счастье и благополучие твое и Сары это все, что ты должна принимать в расчет.
– Но теперь Джек Коннел знает, где я живу…
– Ты не можешь выдать меня ему, потому что ты ничего не знаешь.
– Он в это не верит. Он считает, что я знаю, где ты находишься.
– Ну так он ошибается. Верно?
– И ты тоже.
– Что я?
– Ошибаешься. Что-то происходит. Что именно?
Господи, какая она упорная.
– Не волнуйся обо мне. У меня все отлично.
Всегда улавливающая любой нюанс Ребекка спросила:
– Что ты сделал на этот раз?
– Ты знаешь, когда спрашивать.
– Просто скажи мне, чтобы я не волновалась.
Он замялся, потом начал:
– Я поссорился с соседями.
Опыт научил ее понимать недосказанное. Она сразу поняла, о чем он говорит.
– Во множественном числе?
– С двумя из них.
Она с сожалением ахнула.
– И насколько сильно ты с ними поссорился?
– Они еще дышат, если ты об этом спрашиваешь.
– Не злись, я просто хочу знать, что произошло.
– На самом деле, Бекс, ты этого не хочешь. Если ты не знаешь, то тебе и лгать не придется.
– Ради бога, когда ты остановишься?
– Когда закончу.
– Или когда кто-нибудь прикончит тебя.
– Подобная вероятность всегда существует.
Ребекка горестно рассмеялась.
– И я не должна волноваться?
На это у него не было ответа.
– Если ты закончил там, где ты сейчас находишься, что бы ты ни сделал, то теперь ты переезжаешь.
Он посмотрел на здание, напротив которого стоял, прислонившись к фонарному столбу. Часы посещения в больнице закончились, поэтому уже не так много людей, как раньше, входили в больницу и выходили из нее.
Два человека, которые сопровождали Эмори в отделение скорой помощи утром, уже уехали на своем джипе. После пресс-конференции разъехались и фургоны телеканалов. Вскоре после десяти часов уехал и Джеф Сюррей на европейской машине последней модели.
Где-то в этом здании Эмори осталась одна и останется в одиночестве всю ночь. От этого ему должно было бы стать легче. Но не стало.
Своей сестре он сказал:
– Я не могу переехать прямо сейчас.
– Ты всегда это делал, причем немедленно.
– Не в этот раз.
– Чем этот раз отличается от прочих?
Он не мог рассказать ей об этом, иначе Ребекка будет волноваться и бояться еще больше. Если рассказать сестре об Эмори, она посоветует ему не вмешиваться, забыть ее, уйти немедленно. Ему не хотелось слышать это от Ребекки. Он и сам это знал.
– Прежде чем уехать, я должен кое-что здесь распутать, вот и все.
– Ты мне не скажешь, так?
– Нет.
– Это имеет отношение к Уэстборо?
– Нет, это кое-что другое.
Чтобы сестра не успела спросить о том, о чем он говорить не хотел, он продиктовал ей номер телефона, по которому следовало звонить в следующий раз.
– Правила те же. Звонишь только в случае необходимости.
– Поняла. Ты позвонишь мне?
– Обязательно.
Спустя секунду она спросила:
– Ты впутываешься в новые неприятности, верно?
Он промолчал.
– Клянусь богом, – сказала Ребекка, – если бы я знала, где ты находишься, я бы сию же минуту позвонила Джеку Коннелу и все ему рассказала.
– Нет, ты бы этого не сделала.
Ребекка с шумом выдохнула и, сдаваясь, ответила:
– Нет, не сделала бы. Но сегодня он сказал о тебе кое-что, и это не выходит у меня из головы.
– Должно быть, что-нибудь хорошее.
– Коннел сказал, что для тебя было бы облегчением, если бы тебя нашли.
– Облегчением?
– Он употребил именно это слово.
– Вот дерьмец! Если Коннел снова появится, пошли его подальше.
Ребекка рассмеялась.
– Я бы и сама лучше не сказала.
Ее смех был хорошей нотой, на которой следовало закончить разговор. Пока кто-то из них не впал в сентиментальность, пока им не пришлось прощаться по-настоящему, он отсоединился. Потом он вынул батарею из телефона и каблуком раздавил аппарат на мелкие кусочки.
Он опустился на колено, смел осколки в ладонь и опустил в карман куртки, чтобы выбросить при удобном случае. Сунув руку в карман джинсов, он достал крошечный серебряный брелок, единственную вещичку, соединявшую его с Эмори. До этого дня он не понимал, насколько эта безделушка важна для него.
Задумчиво поглаживая брелок пальцами, он бросил последний взгляд на больницу. Убежденный в том, что, скорее всего, этой ночью ничего плохого с Эмори не случится, он двинулся в ту сторону, где оставил свой пикап. Ему предстояло еще много работы. И эта работа должна была помочь ему не думать об Эмори.