И еще последнее разъяснение. По причинам или мотивам, сходным с изложенными выше, я, к вящему замешательству корректоров, пользуюсь словом «эсхатология» для обозначения проблем смерти, вместо «скатология», которое оставляю в ведении цензурных комиссий. Ибо «эсхатос» обозначает «находящееся по ту сторону», а «скатос» обозначает свинство. Хотя для тех критиков это все едино — сплошное отвратительное дерьмо.

Я устал, Сильвия. Сейчас два часа ночи, и чувствую я себя хуже некуда. Не могу тебе объяснить, почему. Если мне удастся из этого хаоса сделать роман, тогда ты сможешь кое-что понять о моем реальном существовании, обо всем моем реальном существовании, о котором не подозревают участники ваших философских дискуссий.

Он робко входит

в большой амфитеатр Тринадцатого телеканала, но Пипо с микрофоном в левой руке, энергично протянутой к нему, приветственно выкрикивает его фамилию и требует: «Громкие аплодисменты. Еще, еще громче!» И все аплодируют и кричат. Затем Пипо усаживает его на диван и, присев рядом на корточки, подвергает грубому допросу, своего рода психоаналитическому экзамену для студентов-дебилов, называя предметы, на которые Сабато должен как-то отреагировать:

мужчина, поднимающийся по лестнице

зонтик

большая женская сумка

поезд, с огромным усилием поднимающийся в гору

кран, из которого льется молоко —

и всякий раз, когда его пациент отвечает правильно, Пипо требует: «Громкие аплодисменты!»— и удваивает премию, потому что теперь это программа, состоящая из вопросов и ответов. Сабато обливается потом не из-за сильного жара, излучаемого юпитерами, а из-за того, что оказался в трусах перед сотнями людей, внимательно за ним наблюдающих. Ему не удается передохнуть и тогда, когда наступает передача рекламы, он остается объектом наблюдения, пока крикливые голоса объясняют аргентинскому народу, что Заря возвещает наше будущее, что никто не должен сомневаться в выгодности сотрудничества с Галисийским банком, что все должны пить только проверенное экспертами вино, что глупо терять жениха или работу по причине дурного запаха изо рта, когда существуют средства вроде «Буколя», который не просто рассеивает бактерии, но уничтожает их вот так! (удар гигантского кулака по бактерии) и вот так! (еще удар по другой бактерии), что надо покупать в магазине «Фравега», так как «Фравега» предоставит все, чего душа пожелает, что «Ступень к роскоши» это, честно говоря, последнее слово техники и что «Суперкомпакт» способен хранить все что угодно (из морозилки выходит слон), что вот такой была эта женщина (вся в поту, она мечется, не успевает ни телесериал посмотреть, ни в гости сходить), пока не начала принимать «Веро», — она даже не могла присутствовать на коктейлях из-за необходимости применять «Одороно» (крупным планом показывают лица друзей, отворачивающихся из-за резкого запаха пота), — а ее проблемы с насморком были окончательно разрешены таблетками «Росс» (на экране счастливое семейство за завтраком) и фирмой «Уолдорф», предлагающей 74 метра мягчайшей ароматизированной бумаги, и серия реклам завершается появлением двух карликов, одетых детьми, в магазине товаров для семейного очага, которые громогласно требуют «Дрин» и наконец приносят его домой мамочке. Сабато испытывает неловкость, сознавая, что в свете юпитеров не ускользает ни одна деталь, и тут появляется Либертад Лебланк, для которой Пипо требует громких аплодисментов, после чего выкрикивает, что, как было объявлено по Тринадцатому каналу, в программе Еженедельные субботы состоится бракосочетание Сабато и блистательной звезды, и, взяв Либертад за руку, подводит ее к Сабато, и она по любезному, но оглушительно громкому приказу Пипо должна поцеловать Сабато перед видеокамерами, что и происходит под громкие продолжительные аплодисменты. Затем начинается большая серия реклам, в которых восхваляются необычайные качества шампуней против перхоти, дезодорантов, действующих в течение двадцати четырех часов, сухих и сладких вин, сортов мыла, употребляемых звездами, зубных паст, холодильников, телевизоров, гигиенических салфеток, более прочных и впитывающих влагу лучше, чем все другие, сигарет, более длинных, чем все до сих пор известные, стиральных машин и автомобилей. В заключение программы Пипо под шумные аплодисменты выводит на сцену Хорхе Луиса Борхеса в строгом костюме, который должен быть посаженым отцом. Его белая трость вызывает всеобщий ропот сочувствия, усиленного большой дрессированной собакой-поводырем и комментариями Пипо Мансеры, напоминающего, сколь велик труд для человека в таком состоянии, как Борхес, явиться для участия в телевизионной программе. Бедняжка слепой, говорит толстуха, на которую нацелены телекамеры, но Борхес делает робкий знак рукой, как бы говоря, что не надо преувеличивать. Либертад Лебланк, в черном платье с вырезом до пупа, стоит рядом с Сабато, который, все еще в трусах, но теперь уже стоя и держа звезду за руку, смотрит с сочувствием на Борхеса, неуверенными шагами выходящего на середину сцены. Пипо говорит: «Сеньор режиссер, уступаю вам камеры». Эти слова — сигнал для прокручивания новой серии рекламы, а Сабато в это время думает: «И он, и я — мы оба люди публичные», — и чувствует, как из глаз у него сочатся слезы.

Он раскрыл книгу и увидел его пометку,

его мелкий-мелкий, жуткий почерк на полях книги по оккультизму. «Пробить стену!» — предупреждает он.

Надо было бы его освободить, даже если он черным взбесившимся гаденышем прыгнет тебе в лицо из живота той мумии. Но освободить для чего? Он не знал. Он хочет успокоить Р. Для него Р. вроде грозного божества, которому он должен приносить жертвы. Ненасытный, он всегда прячется в темноте. С. старался о нем забыть, но знал, что он здесь. Сочетание поэта, философа и террориста. Какой смысл был в его хаотических знаниях? Аристократ или реакционер, ненавидящий нашу цивилизацию, изобретшую аспирин, «потому что мы не способны переносить даже головную боль».

Никак от него не избавишься. Стоит раскрыть любую книгу, и видишь его ненавистный мелкий почерк. Однажды, стосковавшись по временам занятий математикой, С. раскрыл книгу Вейля[215]о законе относительности: на полях изложения одной из основных теорем был комментарий Р.: «Идиоты!» Его также не интересовали ни политика, ни социальная революция, он их считал субреальностями, реальностями второго порядка, из тех, которыми кормится пресса. «Реальное!» — писал он в кавычках с саркастическим восклицательным знаком. Реальными не были для него ни зонтики, ни классовая борьба, ни каменная кладка, ни даже Кордильеры Анд. Все это формы, создаваемые воображением, иллюзии заурядных фантазеров. Единственно реальное — отношения между человеком и его богами, между человеком и его демонами. Истинное всегда символично, и единственно ценное — это реализм поэзии, хотя он двусмыслен, и именно потому, что двусмыслен: отношения между людьми и богами всегда были неясными. Проза пригодна лишь для телефонного справочника, для инструкции по применению стиральной машины или для сообщения о заседании совета директоров.