Сквозь шум дождя она слышала, как он шагает по гравию. Кулаком стучит в парадную дверь. Потом загремел звонок в кухне – резкий звук прокатился по пустому дому. Она лежала не шелохнувшись.

– Джудит, я же знаю, что ты там!

Вдруг она вспомнила о всегда открытом маленьком окошке в кладовой и в ужасе зажала кулаком рот. Но здравый смысл пришел ей на помощь; только крошечный младенец мог бы протиснуться в это окошко, не говоря уже о том, что на нем была натянута тонкая проволочная сетка от ос и мух.

Его шаги стали удаляться, протопали вдоль боковой стены дома и стихли где-то в отдалении. Наверно, он намеревался попытать удачи с черного хода. Джудит вспомнила крепкий тюремный замок и воспрянула духом.

Она тихо лежала и прислушивалась, ее слух стал острым, как у сторожевого пса. Тишину нарушали только барабанный стук дождя и вкрадчивое тиканье настольных часов тети Луизы. Тик-тик-тик – скороговоркой шептали часы. Она ждала. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем снова стали различимы его шаги – он возвратился к парадному входу.

– Джудит! – рявкнуло под самым окном, и она чуть не подскочила от испуга. Ясно было, что он, промокший и разочарованный, начал терять самообладание и уже сбросил маску вежливости и дружелюбия.

– Что за игру ты тут затеяла?! Очень грубую игру, черт подери! Спускайся и впусти меня!..

Она не двинулась с места.

– Джудит!

Он возобновил атаку на парадную дверь, замолотил по крепкому дереву с исступлением буйнопомешанного. Потом в кухне опять неистово загремел звонок.

Наконец звон умолк. Установилась долгая тишина. Ветер жалобно выл, толкаясь в окна, заставляя дребезжать рамы. И Джудит благодарила этот ветер и дождь, что лил не ослабевая, ибо не мог же Фосетт, ничего не добившись, стоять там вечно и мокнуть. Без всякого сомнения, долго он не выдержит, признает свое поражение и уберется восвояси.

– Джудит!

Теперь это был уже рыдающий вопль. Последняя печальная, безнадежная мольба. Он терял надежду. Она не отвечала. Потом она услышала, как он произнес – чересчур громко для человека, разговаривающего с самим собой: «Ах, чтоб тебя… твою мать!» – немного потоптался на месте, а потом двинулся по дорожке к воротам.

Наконец-то он уходил. Оставил ее в покое.

Она подождала, пока шаги почти совсем затихли, вылезла из своего укрытия, подползла к окну и, прячась за занавесками тети Луизы, как можно быстрее и осторожнее выглянула наружу. Он был уже за воротами, и поверх живой изгороди виднелась его макушка; топал понуро к своему коттеджу.

Через мгновение он исчез. От облегчения Джудит вмиг ослабела, словно сдувшийся воздушный шарик, повисший сморщенным, потерявшим упругость клочком цветной резины. Колени у нее подогнулись, она осела на пол и какое-то время оставалась в этой позе. Она победила в схватке, но это была горькая победа, доставшаяся такой дорогой ценой: Джудит была слишком измучена и напугана, чтобы торжествовать. Вдобавок еще и замерзла. Она так и не успела обсохнуть после своей велосипедной поездки под проливным дождем и вся дрожала от озноба, но у нее не было сил, чтобы подняться на ноги, добраться до ванной, вставить пробку и открыть горячий кран.

Он ушел. Внезапно ее лицо сморщилось, как у несчастного ребенка. Она прислонилась лбом к твердой, полированной боковой стенке туалетного столика тети Луизы, и слезы беззвучно потекли ручьями по ее щекам.

На следующее утро тетя Луиза отвезла Джудит назад в «Святую Урсулу». Кончились короткие каникулы, и она снова облачилась в свою школьную форму.

– Надеюсь, ты весело провела время.

– Да, замечательно, спасибо.

– Как неудачно сложилось, что мне пришлось оставить тебя в воскресенье. Но я знаю, что ты не из тех детей, кому вечно нужна нянька. И молодец. Терпеть не могу этих избалованных неженок. Жалко, что ничего не вышло с Хетер Уоррен, но мы придумаем что-нибудь во время пасхальных каникул.

Меньше всего Джудит хотела думать сейчас о пасхальных каникулах. Она сказала:

– Мне очень понравился велосипед.

– Я присмотрю за ним в твое отсутствие.

Джудит не знала, что еще сказать: велосипед был единственной отрадой за все выходные, и теперь она хотела только одного – поскорее вернуться к заведенному ритму жизни, к привычной учебной рутине, в знакомую школьную обстановку.

Единственное, о чем Джудит искренне сожалела, так это о том, что не навестила мистера Уиллиса. Сегодня утром у нее было свободное время, но она нашла разные предлоги, чтобы не ехать, и упустила эту возможность. Нельзя забывать старых друзей, она прекрасно это понимала, но Билли Фосетт и тут ухитрился все ей испортить.

Про выходные достаточно. Оставалось лишь то, о чем она написать не могла. Письмо, однако, получалось слишком короткое, и она старательно продолжила:

Полли и Джон Ричардс, друзья и партнеры Луизы Форрестер по гольфу, были «военно-морской» четой, которая после выхода Джона в отставку сказала «прощай» Альверстоку с Ньютон-Феррарза и купила солидный каменный дом близ Хелстона с раскинувшимся на три акра садом и обширными служебными постройками. Отец Полли был удачливым пивоваром, и, очевидно, какая-то доля сколоченного им состояния перешла к ней, поскольку супруги жили на широкую ногу по сравнению с большинством своих вышедших на пенсию товарищей. Они могли позволить себе держать прислугу – отставного главного старшину и его жену с экзотическим именем Мейкпис, а также ежедневно приходящую домработницу и штатного садовника – сурового молчуна, который работал от зари до зари, а на ночь, убрав инструмент, скрывался, как барсук в норе, в своем домике за оранжереями.