— Ну? Как все прошло?

Софи, устраиваясь на заднем сиденье, отвечает не сразу.

— Все в порядке.

Джим перехватывает взгляд Евы.

— А мама?

Вновь следует пауза.

— Да, она тоже в порядке.

Джим включает заднюю передачу и выезжает на дорогу. Сегодня суббота, в аэропорту, где они встречают Софи, людно. Джим с Евой приехали раньше времени; пили водянистый кофе в зале прилета и наблюдали, как мимо них прошло семейство — родители и трое обгоревших на солнце детей, толкающих перед собой тележку, доверху набитую чемоданами и пакетами из дьюти-фри, поверх которых пристроен игрушечный ослик в сомбреро. Следом появляются трое мужчин в майках без рукавов и с банками пива.

— Боже, — сказал Джим Еве, понизив голос, — я надеюсь, они не с рейса Софи.

— Не волнуйся. Самолет из Аликанте еще не сел.

Аликанте: пыльный и жаркий город недостроенных небоскребов. Таким, во всяком случае, представляет его Джим. С тех пор как Хелена переехала жить в Испанию, он получил от нее единственную открытку. На ней был изображен аляповато покрашенный отель отталкивающего вида, а на обороте имелась надпись: «Джиму — поскольку даже самое омерзительное здешнее здание лучше того дома, который я делила с тобой. Х.»

Джим пришел в ярость — не от Хелениной ненависти (это он понимал), а потому, что она написала эти слова на открытке, которая могла попасться на глаза их дочери. Он сочинил возмущенный ответ, но Ева, прочитав его по просьбе Джима, посоветовала пока не отправлять это.

— У Хелены есть все основания чувствовать себя задетой. Не стоит еще больше озлоблять ее.

Джим последовал совету, а через несколько дней выбросил свое письмо в мусорную корзину. Хелена, очевидно, посчитала, что высказалась ясно. С тех пор она писала только Софи и слала ей фотографии: маленький белый дом в горной деревне; женщины в черном с испещренными морщинами лицами; худые козы на лишенных растительности горных склонах. Два года назад на снимках появился темноволосый, загорелый мужчина с узким лицом, щурившийся на солнце.

— Хуан, — сказала Софи, никак не выражая своих чувств, — мамин новый приятель.

Хелена, естественно, могла делать что угодно; Джим волновался только из-за Софи — из-за того, как она в своем юном возрасте переживет эти перемены. Тогда, два года назад — Софи только-только исполнилось шестнадцать — он попытался узнать, как она относится к появлению Хуана, но Софи отказалась поддержать разговор. Она медленно подняла глаза, прикрытые тяжелыми веками, и спросила совершенно бесстрастно:

— Почему меня должно интересовать то, что она делает?

«Равнодушие» — слово, чаще всего приходящее на ум Джиму при мысли о дочери. Она угрюма и апатична, почти никогда не заговаривает первой, а если к ней обращаются, отвечает предельно односложно. Софи набрала вес: ее лицо — точная копия материнского — округлилось, а раздавшиеся бедра она вынуждена скрывать под мешковатыми футболками. Но больше всего Джима тревожит в дочери полное отсутствие интереса к чему или к кому бы то ни было: учится она средне, друзей у нее немного; по выходным обычно сидит дома, смотрит маленький телевизор в своей комнате. Конфликтуй Софи с Евой, объяви она мачеху ответственной за свои юношеские невзгоды, было бы понятно, с чем они имеют дело; но Софи относится к Еве с тем же спокойствием, что и к другим членам семьи. Единственный, кого она признает, — это Сэм, который сейчас изучает геологию в Лондоне: когда на выходные он приезжает в Сассекс со своими учебниками и ворохом грязного белья, Софи преображается: оживляется, начинает улыбаться, ходит хвостом за своим обожаемым сводным братом, и тот отвечает ей искренней привязанностью.

Вначале Джим и Ева старались ни к чему не принуждать Софи, понимая, как непросто дался ей переезд в Сассекс. Он состоялся в восемьдесят четвертом; они наконец продали квартиру в Риджентс-парке и купили ветхий фермерский дом неподалеку от деревни, где вырос Джим.

— Ты разве не помнишь, что это такое — сменить школу? — спросила Ева. — А она это сделала уже не раз. Мне кажется, надо дать ей время.

Так они и поступили — не трогали Софи, пока она осваивалась в новом доме и заканчивала первую четверть. Софи, казалось, только в том и нуждалась: она выжидала, тянула время. Не приводила домой друзей, и ее никто не звал к себе. (Много лет спустя Джим вспоминал об этом с горькой усмешкой.) Ева и Джим начали тревожиться.

— Как дела в школе, Софи? — регулярно интересовались они или говорили: — Если тебе не нравится в Сассексе, нам совершенно не обязательно здесь оставаться, мы можем подумать о том, чтобы вернуться в Лондон.

Но Софи отделывалась своим обычным: «Все в порядке. У меня все хорошо». Так продолжалось до тех пор, пока Сэм, который тогда заканчивал школу и еще жил с ними, сказал Еве и Джиму, чтобы они не приставали к ней с вопросами.

— Она считает, вы к ней придираетесь, — объяснил он Джиму. — Что бы она ни сделала, вы с мамой все равно будете недовольны.

И тогда они постарались оставить Софи в покое, дать ей возможность самой справиться со своими проблемами.

— Она подросток, — сказала Ева, вспоминая, через что она сама прошла с Ребеккой в этом возрасте. — Это пройдет.

Но не прошло: с годами Софи все больше отдалялась от них. В последние месяцы перед выпускными экзаменами в школе она не проявила никакого интереса ни к поступлению в университет, ни к поиску работы. Джим и Ева перестали делать вид, будто происходящее их не интересует.

— Нельзя вечно прятать голову в песок, дорогая, — сказал Джим. Они сидели за столом после воскресного обеда, пустые тарелки из-под пудинга еще стояли на столе. — Нужен какой-то план.

Ева, сидевшая рядом с ним, кивнула.

— Чем мы можем тебе помочь, Софи? Может быть, вместе попробуем решить, чем ты хочешь дальше заниматься?

Ее слова встряхнули Софи: она повернулась к мачехе и спокойно, твердо спросила:

— Вот так ты и поступила? Села вместе с моим отцом, и вы выработали план, как он оставит мою маму?

Им, конечно, было больно — позднее, когда они легли, Ева расплакалась, и Джим обнимал ее, пытаясь успокоить, — но они вернулись к этому разговору. Хочет ли Софи поступить в университет? Или пойдет работать? Выпускные экзамены остались позади, а решения Софи так и не приняла. Даже в Испанию поехала только потому, что Хелена и Хуан прислали билеты на самолет в качестве подарка на восемнадцатилетие. Джим не мог вообразить, при каких обстоятельствах его дочь способна проявить инициативу, даже если они с Евой предложат ей деньги. (Они это делали многократно, но всякий раз Софи без объяснений отказывалась.)

Сейчас, в очереди машин, собравшихся на выезде из аэропорта, Джим сжимает руль и спрашивает: