он выступал против применения силы для достижения своих целей. Меньше мы знаем о том, верил ли он, что демонстрация силы в Вильнюсе, Риге или где-либо еще сможет обратить вспять происходившие в то время центробежные процессы.

Ельцин ожидал, что вторжение в Чечню пройдет намного более гладко и ровно, чем оказалось впоследствии, отчасти потому, что чеченская оппозиция была очень близка к победе (при тайной поддержке России) в ноябре, а отчасти потому, что министр обороны Грачев обещал одержать легкую победу [Lieven 1998: 89ff.].

Трудно измерить такое субъективное явление, как принятие желаемого за действительное. Но в рассматриваемых нами случаях, похоже, закономерность присутствует. Лидеры в положении политической обороны инициируют или попустительствуют усилиям, направленным на то, чтобы обратить вспять крайне неблагоприятные для них тенденции посредством показательной демонстрации силы. Это создает политически мотивированную предрасположенность к вере в успех инициативы.

Перспектива политической коалиции

При сравнении этих четырех случаев выявляются закономерности, которые нельзя объяснить уникальными чертами личности каждого лидера и которые выходят за рамки различий в объеме политической власти, которую каждый из них накопил, руководя страной. Если сравнивать четырех лидеров, Хрущев и Ельцин имели больше личной власти, то есть автономии для принятия решений, после того как их авторитет начал падать, чем Брежнев и Горбачев. И Хрущев, и Ельцин самостоятельно принимали ключевые решения о применении силы.

Напротив, Брежнев был болен в марте 1979 года, когда Громыко, Андропов и Устинов впервые попытались протолкнуть в Политбюро решение о военном вмешательстве в Афганистан. Узнав об этом решении, Брежнев наложил на него вето, заявив, что не хочет портить предстоящую встречу на высшем уровне с президентом Картером в Вене (в июне 1979 года), на которой он надеялся подписать договор ОСВ-2 по контролю над вооружениями. Позже в том же году, когда перспективы улучшения американо-советских отношений стали туманными, три «тяжеловеса» в Политбюро предприняли новую попытку; на этот раз Брежнев уступил, поскольку ему почти нечего было терять. Таким образом, Брежнев вначале наложил вето, а затем одобрил, но не инициировал решительные действия [Гриневский 1995].

В случае с Горбачевым, который, безусловно, был здоров и активно занимался политикой, мы все еще не уверены, принял ли он лично окончательное решение об использовании военной силы в Прибалтике (впоследствии правдоподобно отрицая свою ответственность), допустил ли, чтобы это произошло, делая вид, что ничего не знает, просто принял это к сведению или для него это стало неожиданностью. При этом некоторые исследователи полагают, что, хотя ответ достаточно ясен и согласуется с неприятием Горбачевым применения силы [Brown 1996: 279ff.], факты неоднозначны. Вполне возможно, что так и было, поскольку Горбачев часто лицемерил перед своими коллегами по руководству, чтобы правдоподобно снять с себя ответственность, если потом что-то пойдет не так (см. главу пятую).

Если Хрущев и Ельцин явно были инициаторами действий, связанных с принятием решения, тогда как Брежнев им не был, а роль Горбачева не вполне ясна, то как нам сделать обобщение относительно природы советской и постсоветской политики таким образом, чтобы объяснить все эти четыре случая? Возможно, подход, основанный на концепции укрепления авторитета, согласно которому каждый лидер делает тот или иной выбор с прицелом на укрепление своей политической позиции, слишком ограничителен, когда речь идет об определенных решениях лидеров, обладающих разной степенью личной власти и подотчетности коллективному руководству или конкурирующим институтам. Однако вместо замены этой точки зрения политико-социологическим или основанным на интересах подходом, отрицающим автономию руководителя и приписывающим результаты исключительно безличным институциональным силам («военно-промышленному комплексу», «партийному аппарату», «партии войны» и т. п.), мы можем объединить подход, основанный на идеях и выборе, с точкой зрения, учитывающей роль политической коалиции. Такой синтез подчеркивает как наличие политических групп, на интересах которых лидеры основывают свою политику, так и относительную автономию лидера от этой политической базы.

При Хрущеве, Брежневе и Горбачеве лидер сначала консолидировал свою власть и авторитет, умиротворяя интересы доминирующих сторонников жесткой линии: партийно-идеологического аппарата и военно-промышленного комплекса. Так было с Хрущевым в 1953–1954, Брежневым в 1965–1968 и Горбачевым в 1985–1986 годах. Как только каждый из них уверялся в том, что укрепил свои позиции и обошел своих соперников в Политбюро, все трое предлагали комплексные программы, которые импонировали более широкому кругу избирателей, чем предыдущие. Но после того, как каждая из этих всеобъемлющих программ проваливалась, каждый лидер снова сужал свою коалицию, избирательно подыгрывая сторонникам жесткой линии в надежде сохранить политическую базу. Так Хрущев повел себя во внутренней (экономической и административной) и внешней политике с середины 1960-х годов до Карибского кризиса; это объясняет пересмотр Брежневым внутриполитического курса в 1973–1975 годах и поведение Горбачева во внутренней политике с сентября 1990 года по апрель 1991 года. Все обсуждаемые здесь конфликтные ситуации имели место в описанные периоды ограниченной политической коалиции и умиротворения жестких сил.

Когда к началу 1994 года его всеобъемлющая программа потеряла доверие, Ельцин сузил рамки своих коалиций, продвигаясь все дальше в направлении жесткости и все больше полагаясь на «государственников». Этот период сужения коалиций совпал с повышением им роли государственного строительства в качестве приоритетной задачи, по которой надлежало оценивать его руководство, а также с его пересмотром отношения к Чечне; чеченский вопрос потребовал безотлагательного решения.

Таким образом, все четыре лидера столкнулись с вызовом государственным интересам в то время, когда их коалиции сузились и они стали покровительствовать политическим группам сторонников жесткой линии. Конечно, они не были заложниками у неких сил, являвшихся их реальными начальниками. Степень, в которой каждый политический лидер сохранял свободу маневра и относительную автономию от своих политических сторонников, в этих четырех случаях варьировалась. Однако они располагали общим политическим полем, на котором сторонники жесткой линии либо перехватывали инициативу, либо получали поддержку и возможность поступить по своему желанию. Мобилизованная аудитория для пересмотренной стратегии сохранения авторитета была более жесткой, чем та, к которой апеллировали на средней стадии правления лидера.

С этой точки зрения беспомощность Брежнева и отказ Горбачева от ответственности не противоречат моей теории. Каждому из этих двух силовых вмешательств поспособствовало ранее принятое лидером решение о сокращении своей политической коалиции и уступке части политической инициативы сторонникам жесткой линии.

В поисках ковариации

Моя аргументация до сих пор основывалась на трех источниках: 1) сопоставимость с моделями баланса сил между великими державами в XIX и XX веках (которые исследовал Лебоу) и соответствие психологическим теориям принятия риска; 2) многочисленные источники, позволяющие проводить сравнения с другими случаями применения силы постсталинскими советскими лидерами на аналогичных этапах своего правления; и 3) специфическая теория сохранения коалиции в