вспотевшим волосам и мотнул головой. Нестерпимо хотелось пить, и его спутник, как почувствовав, протянул ему фляжку с водой.

– В ручье набрал чуть выше по течению. А то в озере этом лучше не пить. Дюже мутная.

Ситрик пил жадно и вскоре закашлялся, поперхнувшись.

– Да что же ты бедовый такой, – проворчал путник. – На месте ровно сидеть будешь, и то найдёшь способ, чтобы убиться. Насмерть!

Он сильно хлопнул Ситрика по спине, и вода выскочила из горла. Послушник закашлялся, приводя в порядок дыхание.

– С-спасибо, – прошелестел он.

Седовласый кивнул, усмехнувшись.

– Мясо, кстати, готово. Ешь давай.

– Я не хочу.

– Надо, – припечатал мужчина.

Он протянул Ситрику несколько ломтиков мяса, что томились на камнях меж жарко пышущих огнём углей. Зайчатина оказалась жёсткой и пресной, даже несмотря на толчёную клюкву, которой путник обильно присыпал мясо. Зато кислые, тронутые жаром ягодки показались Ситрику вкуснее всех яств, какими угощали его кухарки Большого дома.

Чувство насыщения пришло достаточно скоро, и Ситрик, тяготясь, прожевал последний ломтик мяса. Седовласый ушёл за хворостом, но вскоре вернулся, волоча за собой здоровенный пук веток. Он попросил Ситрика разложить более крупные из них возле костровища, дабы просушить от влаги, а сам занялся устройством спальных мест из еловых лапищ.

Вскоре мужчина занялся и заячьей шкуркой, растянув её на рогатке.

– Ох, как бы так просушить, да не спалить. – Теперь он думал, насколько близко к костру стоит воткнуть рогатину в землю. – А в самом ли деле тебя зовут Ситрик?

Тот непонимающе склонил голову набок.

– Разве датским именем принято представляться у вас? У богомольцев.

Ситрик хмыкнул.

– Всё чаще меня звали Ситкой. Да, знаю, дурацкое прозвище, но я к нему привык. Крестили меня Зигфридом. – Он бросил в огонь небольшую палочку, и в жесте этом было столько сожаления, что седовласый вперил взгляд в костёр, куда упал прутик. – И им я больше называться не хочу. Это имя епископа, крестившего Арна и Ольгира и основавшего церковь в Швеции и Онаскане, но не моё. Я как был, так и остался Ситкой.

Мужчина сочувственно покачал головой. Ситрик ожидал новых вопросов, но, как и прежде, тот вовремя приумолк, видимо желая расспросить позже. Седовласый наконец устроился в своём гнезде из еловых лап и укрылся сверху плащом, не снимая того с плеч.

– А тебя как зовут?

– М? – Он повернул голову.

– Ты не представился.

– Ах да. – Мужчина хмыкнул. – Меня зовут Холь.

– Холь? – Ситрик переспросил, и во взгляде его скользнуло недоверие. Имя показалось ему странным. – Тебя взаправду так зовут?

– У меня нет ненастоящих имён. – Холь заметил удивлённое лицо Ситрика, и взгляд его похолодел.

– Оно похоже на имя Владычицы мёртвых, – совсем тихо прошептал послушник.

– Похоже, да не оно. – Холь пожал плечами.

– А я уж подумал, что за мной решила явиться сама Смерть.

– Что же ты, уже собрался помирать?

– Не знаю. – Голос Ситрика потух. – Сейчас мне бы хотелось просто исчезнуть.

– Дурное желание, богомолец.

– Так тоже не зови меня.

– Отчего же?

– После того, что я сделал и сбежал, – Ситрик проглотил ком, вставший в горле, – меня наверняка отлучили от церкви. Я отступник.

Это слово далось ему тяжко. Он не знал, мог ли считаться отступником послушник, что ещё не принял постриг, однако ему самому не хотелось оставлять хоть что-то из прошлого и тащить за собой через леса, как тяжкий груз.

– Вот как, – только и произнёс Холь.

Они немного помолчали. Ситрик перевернулся на спину и обратил свой взор на колючие звёзды, что торчали меж прорех в шумящих кронах. Одна небесная искра вдруг сорвалась и прочертила яркую полосу, а после сгорела в темноте. Ситрик долго ещё смотрел на небо, пытаясь отыскать оставшийся след, но звезда исчезла полностью. Будто и не было её никогда.

– Расскажешь, что произошло? – подал голос Холь. Он тоже смотрел на звёзды.

– Лучше завтра…

– Хорошо, – согласился Холь, и голос его тут же переменился, стал серьёзным, каким прежде еще не бывал. – Послушай, Ситка. Если завтра утром проснёшься, а меня рядом нет, то не ищи меня и не отходи от костровища. Я сам приду.

Ситрик кивнул, не придав словам особого значения. Может, просьба и показалась ему странной, но дрёма мешала соображать. Ситрик опасался, что после кошмара с Ингрид он вообще не сможет больше заснуть, однако уставшее тело на то имело своё мнение, и он провалился в глубокий сон без сновидений. Ночь их была спокойна, покуда последние предрассветные звёзды не исчезли в сером молоке утреннего тумана.

Утро начиналось задолго до восхода солнца. Всё было готово к приезду его звенящей колесницы. Спрятались в туманы ночные страхи, вымороженные холодом кошмары и боль. Именно в это время Ситрик и проснулся, разбуженный неясным предчувствием. Он долго лежал, не открывая глаз, а только прислушивался. Правда, ему мешало сердце, с чего-то принявшееся биться о клетку рёбер. Ситрик попытался успокоить его, размеренно дыша, но ничего из этого не вышло.

Кострище тлело, припекая спину, тогда как на лице алели пятна, нарисованные краской ночного холода. Предыдущие ночи не были такими промозглыми, но лето слабело, отступая под натиском зимы.

В кустах трещали редкие птицы. Ворчливо клекотал ворон. Он шумно пронёс крылья над самой водой, а потом испарился в истаивающем тумане, оборвав все звуки. Поёжившись, Ситрик повернулся лицом к огню.

Он долго смотрел на прогоревшие, но ещё дарующие жар угли, а после перевёл взгляд на ворох еловых лап, где спал его спутник. Однако Холя там не было.

Сон как рукой сняло. Ситрик, не смыкая глаз, принялся ждать, когда Холь вернётся, но тот всё не шёл. Послушник невольно вздрогнул, вспомнив, как нашла его Ингрид, когда он точно так же остался один на берегу озера.

Кони, запряжённые в колесницу солнца, уж били копытом по небу, выбивая из воздушного пути золотые брызги. Те растекались по небу, окрашивая золотом весь белый свет – от тонких облаков до чёрных еловых вершин. Первый луч упал, пролетел стремительной стрелой, срезая остатки сонной и кошмарной ночи. Загрохотала колесница, взъезжая по земи на небо. Кони везли медленно. Видать, отстал от солнца тот, кто гнался за ним, тот, кто его ненавидел.

Ситрик сел, понимая, что больше не уснёт. Боль в теле и горле становилась