Врачи синхронно потерли ладони и переглянулись. Первым заговорил доктор Штурм:

– Подобный вид яда выявить очень непросто. Особенно постфактум.

– Да, мы подозреваем отравление, – энергично кивнул доктор Дранг. – Мы даже успели исключить самые известные яды – мышьяк, цианид, белладонну.

– Кроме того, прошу меня, сударыни, простить за прямоту, мы изучили содержимое желудка государя и не нашли ничего подозрительного, – промолвил доктор Штурм.

– Что, даже яблочного чая? – умоляюще спросила Ирен.

– Ни яблочного чая, ни яблок, – отрезал доктор Штурм.

– А яборанди? – ухватилась подруга за последнюю соломинку.

– Вы на удивление хорошо знакомы со снадобьями из трав, – с поклоном заметил доктор Дранг.

– Отнюдь, – возразила Ирен, – мне знакомы лишь те снадобья, которыми пользуются в замке. Что ж, в таком случае покойного короля отравили каким-то другим способом, а яд принесли с собой. Такой вариант я тоже не исключала. Так от чего умер государь?

Врачи обеспокоенно переглянулись и хором ответили:

– От асфиксии.

Мы с Ирен посмотрели друг на друга. Из-за скованных синхронных движений эскулапов мне все сильнее начинало казаться, что я вижу представление в кукольном театре.

– А яд может вызвать асфиксию? – спросила я.

Доктора, как по команде, одновременно нахмурились.

– Мы полагаем, – пояснил доктор Дранг, – что яд попал через кожные покровы. Он и вызвал паралич дыхательной системы. Даже если бы кто-нибудь видел смерть короля, она показалась бы ему вполне естественной.

– Вы уж поверьте мне, господа, – поднялась моя подруга, – короли не уходят из жизни без свидетелей. Уж слишком многое поставлено на карту. Им, королям, просто не дают ускользнуть на тот свет незамеченными. Спасибо за помощь. Удачного вам дня.

Вскоре мы стояли на залитой солнцем площади, слушая, как чирикают стрижи под коньками крыш.

– Какой-то другой яд… – задумчиво произнесла Ирен. – Возможно, Вилли прав: мерзкая Гортензия и лысый Бертран невиновны… по крайней мере в убийстве.

Она смерила взглядом молодого кучера, который поспешно спрыгнул с козел, чтобы помочь нам сесть в роскошный экипаж.

– Как же эти немцы любят комфорт и удобство! – пробормотала Ирен, устраиваясь на обитом бархатом сиденье. – Какие же они все-таки самодовольные и нечувствительные к разным тонкостям!

Грохоча колесами по булыжной мостовой, наша карета двинулась к набережной, где располагался Национальный театр. Когда мистер Дворжак работал над постановкой, он буквально дневал и ночевал там. Всю дорогу Ирен хранила молчание, переваривая полученную информацию.

Театр днем имел заброшенный вид, отчего напоминал куклу, оставленную актером, уставшим дергать за веревочки, или севший на мель гигантский корабль с заглушенными паровыми котлами.

Войдя в огромный безжизненный зал, мы двинулись с Ирен по ковровой дорожке к сцене, где возле оркестровой ямы сгрудилась кучка людей. Кто-то терзал несчастную скрипку, безуспешно пытаясь ее настроить. Дирижер бранил басиста. Мистер Дворжак сидел в одном из кресел и чиркал что-то в партитуре.

Ирен он заметил не сразу, как порой не сразу майским днем обращаешь внимание на легкий аромат сирени. Он поднял взгляд, огляделся и, наконец, увидел ее на почтительном расстоянии от себя.

– Мисс Адлер! Мисс Хаксли! – воскликнул он. – Две девы весны! Какой приятный сюрприз. Моя голова болит от всякой подготовки, которую я делаю.

– У вас найдется минутка, мистер Дворжак?

– Ну конечно, мисс Адлер, говорите. Мне нравится упражнять этот английский. Неплохо, правда?

Ирен присела на подлокотник свободного кресла и оперлась на ручку зонтика, сделанную из слоновой кости. Мне никогда не удавалось принимать столь неудобные и при этом столь делано небрежные позы, так что я предпочла просто встать позади подруги. Мистер Дворжак часто бросал на меня взгляды, и от этого у меня не возникало ощущения, что обо мне все позабыли.

Заговорщицки понизив голос, Ирен произнесла:

– Я действую по заданию короля Богемии.

В принципе это было правдой.

– Он обеспокоен ростом чешского самосознания и движением за национальное возрождение, – продолжила Ирен.

– На то у него есть все основания, – твердым голосом ответил композитор.

– Немцы долго правили разными народами – поляками, румынами, литовцами. Я знаю, мистер Дворжак, если династия канет в небытие, по ней не станут плакать даже патриоты Богемии.

– Мои оперы воскрешают героев старых легенд, – промолвил Дворжак. – Если это воспаляет новых героев… – Он пожал плечами. Его темные глаза оставались подчеркнуто бесстрастными.

– Принц, – начала Ирен и тут же сама себя поправила: – Король…

– Новый человек, и новый герой для народа. Он в безопасности, если не станет деспотом.

– А старый король?..

– Это совсем другая история, – угрюмо ответил Дворжак. – Другая партитура, другое либретто. Я не пишу современные драмы. Я пишу оперы о былых временах. Как это по-английски? Про древность?

– Про древность, – улыбнувшись, подтвердила Ирен. – Значит, то, о чем я думаю, мистер Дворжак, все-таки возможно?

– В Богемии возможно все. Даже оперная певица может стать королевой. Кто знает?

– Мистер Дворжак, вы как-то обещали мне помочь отыскать настоящую цыганскую гадалку, умеющую предсказывать будущее.

– Мне всегда казалось, что вы определяете свое будущее сами, мисс Адлер.

– Это действительно так, но с ведьмами встречался даже Макбет. А других его грехов у меня нет.

Мистер Дворжак рассмеялся и кивнул. Такое впечатление, что они с Ирен пришли к некоему соглашению, общаясь посредством намеков, смысл которых оставался для меня загадкой. Должно быть, я каким-то образом выказала нетерпение, поскольку Дворжак неожиданно вскочил и обратился ко мне:

– Моя бедная, забываемая мисс Хаксли. Вы словно магнолия, чью стойкость и красоту воспринимют как должное. Вот, я делаю вам автограф. Оставлю его прямо здесь, все равно эту страницу придется переписывать. «Любезной мисс Хаксли на добрую память».

– Спасибо вам огромное, мистер Дворжак!

– Так, а теперь, как должная студентка музыкального училища, сворачивайте партитуру в трубочку, чтоб ее не мяться и чтоб чернила не разливаться, если пойдет дождь. – Композитор повернулся к Ирен: – Знаете Пороховую башню рядом с Вацлавской площадью?

– Это у входа в старый город, – кивнула подруга.

– Дальше находится университет и еврейский квартал. Его еще называют Йозефов, что значит квартал Иосифа. Говорят, что как раз там сотни лет назад раввин Иегуда бен Бецалель сделал чудовищную вещь под названием Голем.