Пауза. Я смотрю на спутанные темные волосы, следы крови. Лицо у мертвеца смуглое.

Германец что-то кричит. Тит Волтумий переводит:

— Он говорит: это ваше.

Я смотрю. Потом носком сапога переворачиваю голову. Хмыкаю от неожиданности. Передо мной голова одного из моих рабов — того, что бежал к лесу. В глазах застыл ужас.

Что ж… Я поднимаю взгляд. Беглец сам выбрал свою участь. Но мне все равно его жаль.

* * *

Мы стоим напротив: римляне и варвары. С одной стороны — я и старший центурион. С другой — шестеро германцев.

Мы пониже ростом, они, соответственно, повыше. То есть, если бы не рост, мы могли бы победить в этой схватке. Смешно.

Где-то вдалеке грохочет гром. Раскаты его чудовищны, кажется, в небесах сошлись на битву тысячи титанов и сотни богов. Мы стоим. Раскаты грома напоминают удары боевых молотов по медным воротам.

Гиганты, штурмующие небо. Мне всегда нравилась эта история…

Глаза германцев мерцают в свете молний.

— Не делайте резких движений, легат, — говорит центурион, не поворачивая головы. — Иначе они решат, что мы нападаем. А нам лучше выбрать момент.

Логично. Я говорю:

— Предложи этому, главному… как его, Демеригу — бой один на один. Я против него. Как это называется? Божий суд? Если я нанес ему обиду, я отвечу по справедливости.

Центурион едва заметно качает головой.

— Они не согласятся, легат. Для этих мы, римляне, — не люди.

Даже так?

— Попробуйте, Тит.

Центурион начинает говорить. Главный из варваров начинает смеяться, потом что-то отвечает. С презрением. Показывает обрубок и ладонью ударяет себя по локтю.

— И как он нас назвал? — говорю я.

— Говорит, что мы — грязные животные. Что у нас нет чести. — Тит Волтумий некоторое время молчит, затем продолжает: — Поэтому нас убьют и бросят тела в болото. Все просто. Мы просто исчезнем. Им не нужна месть римлян.

Нас никогда не найдут. Эх, а мне только начало нравиться обращение «легат».

— Что ж… — говорю я. Центурион выпрямляется. Вспышка молнии высвечивает все вокруг, делает синим.

На мгновение мне становится видно все. Военная дорога, вымощенная камнем. Ряды крестов над ней…

Распятый труп в кусках разваливающейся плоти смотрит на нас с высоты. Из-за обнажившихся зубов кажется, что мертвый германец улыбается. Если бы это было смешно… Впрочем, может, ему как раз смешно.

Фигурка Воробья холодит мне кожу на груди. А что, если…

Кажется, молния пронзает меня насквозь — от макушки до пят. И уходит в землю. Фигурка на моей груди словно прорастает сквозь грудную кость. Вспышка. Если бы мертвые могли говорить…

Я мысленно произношу приказ, затем пинаю отрубленную голову. Она медленно катится к ногам вожака, подпрыгивает. Наконец, застывает в лужице.

— Тит, приготовься. Сейчас начнем… Теперь переводи.

Центурион кивает. Взгляд его спокойный. Ethos Аристотеля. Взгляд человека за мгновение до того, как все рухнет.

— Готов? Это не мое, — говорю я для варваров. — Это ваше. Посмотри внимательно, варвар.

Однорукий Демериг слушает. Потом начинает смеяться. Ха-ха-ха.

— А ты посмотри, — предлагаю я. — Если осмелишься.

Германец хмыкает. Тянет единственную руку, запускает пальцы в волосы. Поднимает, смотрит. Вглядывается. Уже почти совсем темно, синий сумрак вокруг…

Демериг усмехается.

Голова открывает глаза.

* * *

От слабости я едва не теряю сознание. Проклятье, не время.

Крик вожака звучит над вереском, над холмами, над дорогой, над лесом, гнущимся от ветра, над крестами с мертвыми варварами.

Однорукий вопит. Голова раба падает на дорогу, продолжает несколько мгновений открывать рот, вращать глазами… Жуткое зрелище. У меня самого мороз по коже от этого.

Я кричу:

— Вперед! — и бросаюсь вперед, вытаскивая гладий. Центурион делает то же самое.

Крик Демерига еще не стих, а мы уже врезаемся в строй гемов. Коли, коли, коли! Мы с центурионом успеваем заколоть двоих, прежде чем остальные варвары приходят в себя. Но их четверо, и они заставляют нас отступить.

Короткая передышка. Мы стоим с одной стороны, варвары — с другой. Тяжело дышим. Между нами — мертвые тела.

— Они все равно нас убьют, — говорит старший центурион. — Их слишком много.

Гром грохочет прямо над нашими головами. Я на мгновение глохну. Начинает лить дождь. Первые капли барабанят по моей голове, застревают в бровях.

— Что ж, — говорю я. — Тогда чего тянуть?

Ни к чему теперь вежливость. Ни к чему наши извинения или просьбы… Мы все умрем.

— Сделать сложное — простым, — говорит Тит Волтумий.

Германцы идут на нас, мы идем на них. Медленный, тяжелый блеск клинков.

Льет дождь.

* * *

Они переступают тела убитых. Они все ближе.

— Это мой меч, — говорю я негромко. Центурион вскидывает голову. Я продолжаю произносить слова, словно сейчас это важно: — Таких мечей много, но этот меч — мой.

Молитва меча.

Варвары переглядываются. Смятение во взглядах.

Первый германец оскаливается, кричит. Блеску его зубов позавидует любая молния. Он бросается в атаку.

В последний момент я отступаю в сторону, пропускаю его мимо себя. Раз! Разворачиваюсь и бью. Клинок с усилием входит в спину германца, пробивает варвара насквозь. Он кричит. Острие гладия на мгновение показывается у него из живота, исчезает. Я выдергиваю гладий и говорю:

— Таких мечей много, но этот меч — мой.

Варвар еще стоит.

— Я буду убивать им своих врагов, — говорю я.

Германец медленно падает. В грязь. Брызги разлетаются. Темные, грязные…

Кровь.

Звон клинков, вопли. Быстрый взгляд туда. Центурион сражается с двумя варварами сразу. Он быстр и страшен. Но они все равно теснят центуриона, загоняют в грязь на обочине дороги — там он не сможет маневрировать. Тит уже легко ранен. Держись, думаю я.

Я медленно иду на вожака варваров, струи дождя стекают по моему лицу. С острия гладия срываются капли — темные от крови.

Однорукий Демериг шарахается, как та лошадь. В глазах гема я вижу суеверный страх. Я говорю:

— Мой меч — такой же человек, как я, потому что это мой меч.

Я делаю шаг.

— Я должен относиться к нему как к своему брату… — На мгновение я запинаюсь. «К своему брату». Луций. На миг перед глазами вспыхивает картинка: белая рука Тарквиния. «Деда». Вспышка молнии.