засобирался в дорогу – причесал и головушку, и шелкову бородушку. Шелкова бородушка как будто была наверчена из чугунной проволоки. Вернусь – укорочу до стриженного ежика, больше с ней церемониться не стану!

Неожиданно решил пойти с нами и Богуслав. Все попытки ушкуйника отсечь боярина от похода в храм были безуспешны.

– Да пойми ты, у иконы клясться в неизменной братской любви и преданности, это дело тонкое, келейное, касается только меня и Володи. Посторонние любопытные глаза и уши, лишние свидетели нам ни к чему!

– Придем в храм, я сразу куда-нибудь в сторонку отойду, подальше от вас. Не хочу ничего ни видеть, ни слышать. И келейничайте там на здоровье!

– Зачем же тогда идешь?

– У меня там свой интерес.

– Вот и интересничал бы в другой церкви, благо их по Киеву полно понастроили.

– Мне потом Владимир позарез понадобится!

Тут спорить уже было как-то неуместно, и мы отправились в ближайшую церквушку втроем, а если считать и Марфу, то вчетвером.

Золото поручили стеречь протоиерею, больше верных людей под рукой не оказалось. Его рассказы о неотложных церковных делах безжалостно прервал Матвей.

– Я, отче, быстро приду, не задержусь. А упрут золотишко, будем с голоду пухнуть в чужих краях.

– Сын мой, проповедью о правде Христовой и деяниях святых добудем кусок хлеба себе на пропитание!

– Как за границу Руси выйдем, одни язычники вокруг будут. Эти еды нипочем не дадут. С ними ухо нужно держать востро – гляди, чтоб самого не сожрали!

После таких веских доказательств святой отец принял золото на ответственное хранение без лишних разглагольствований.

До церкви дошли быстро. Процесс побратимства длился долго, сопровождаясь целованием иконы какого-то неизвестного мне святого с большой белой бородой, зажжением свеч, чтением какой-то молитвы и проникновенной беседой священника.

Слава Богу, дело обошлось без нанесения ритуальных порезов и смешивания крови в какой-нибудь емкости. С кровушкой у меня последнее время было туговато – только-только восстановил после усиленного донорства. Наконец все закончилось, и окрыленный Матвей убежал.

Я подошел к Богуславу.

– Рассказывай, старый чертила, чего там удумал.

Слава подвел меня к образу Божьей Матери.

– Поклянись на иконе, что в случае моей гибели не бросишь Настю во Франции, а увезешь к сыну.

Вот и еще одно завещание нарисовалось… Если дело так пойдет, скоро у меня всяческих обязательств будет, как на собаке репьев.

Интересно, не придушила ли моя среднеазиатская овчарка на улице какого-нибудь неразумного язычника, попытавшегося ее украсть? К крепкому ли деревцу я ее привязал? Не лучше ли было ее выгулять минут 10-15 возле постоялого двора, да там и оставить вещички караулить?

Не отвлекаться! Клятвы важные даю! Как ни крути, а исполнять все равно придется.

– Сын-то ее примет? Узнает ли?

– Когда она умерла, ему уже почти четырнадцать лет было. А Полетта Вердье с Анастасией Мономах внешне один в один. Не узнает если – на том свете Вовку прокляну! Так ему можешь и передать – мол отец проклянет.

– А он знает, что ты его отец?

– Настенька сыну сообщила за неделю до смерти. Обнявшись, вместе с ним потом по ней рыдали…

Поклялся, икону поцеловал.

– И еще просьба, уже маленькая.

– Говори.

– Останутся деньги, родителей ее немножко из нищеты выручи, а то она и по мне, и по их горькой жизни горевать будет.

– Попытаюсь.

– Ну и все тогда.

– Ты ж говорил, брататься, как с Матвеем, надо.

– Мало ли я чего по пьянке сболтну! Во мне твоей крови половина плещется, куда уж тут ближе родниться.

– Тогда пошли?

– Пошли. А то твоя Марфа истосковалась уж поди, покусает еще прихожан каких безвинных.

Прихожане уже были в наличии. Человек пять босоногих горожан, возрастом от десяти до двенадцати лет, скучковались вокруг грозной зверины.

– Собачка какая-то странная – не рычит, не лает, – вытирая по ходу нос рукавом рубахи удивлялся сильно конопатый.

– Добрая, видать, – объяснял ему лопоухий, – наверное и погладить можно. Наворачивает с утра до вечера хозяйские харчи, службы совсем не знает. Может трусоватая – вдруг пнем или стукнем. Вот у нас Трезор, знаешь, грозный какой, не гляди, что ростом не вышел!

– А я сам отчаянный, и Жучка у нас никого не боится!

Я очень люблю пацанят этого возраста. Человек из деток уже вышел, а в подростково-юношескую ершистость, с полным отрицанием чужого мнения, опыта, знаний, еще не вошел. Эти мальчишки активно познают мир.

– Ребята, это среднеазиатская овчарка, волкодав. Бывает и алабаем кличут. На родине, в Киргизии она пасет стада и душит волков.

– А она волка осилит?

– Сотни лет уж осиливает, да еще как. Трусов среди этих собак не бывает. Если какая-нибудь из них струсит, пастух ее сразу же убивает.

– Зачем? – вырвался общий крик из жалельщиков-киевлян.

– Чтоб породу не портила, не разводила среди алабаев трусов.

– А погладить ее можно?

– Конечно можно! – вмешался в дружескую беседу с подрастающим поколением Богуслав. – Отхватит только руку до локтя, а так ничего. Отвязывай ее поскорей, – повернулся он ко мне, – а то опять не успеет никого порвать, разбегутся эти проныры мелкие.

Стоило мне шевельнуться, чтобы начать успокаивать дерзкую молодую поросль речами, вроде: дядя шутит, прозвучал панический крик:

– Отвязывает! – и бесстрашные сорвиголовы рассыпались в разные стороны.

– Вот тебе лишь бы перепугать всех! – попенял я боярину.

– Спасибо скажи, что не пошутил насчет закопанного клада, который здесь зверюга караулит.

– А то что?

– Окопали бы их отцы все кругом рвом в двадцать аршин шириной и глубиной в два человеческих роста.

– Они бы не поверили!

– Конечно. Но родители сели бы точить лопаты, а к ночи бы пришли.

– За это душевное тебе спасибо. Хватит с меня и будущих слухов о том, что по столице бродят двое неизвестных с собакой-убийцей.

– Не горюй. У меня своих два таких же охламона подрастают – Агафон двенадцати лет, и Герасим четырнадцати. Проходить через Переславль будем, натютюшкаешься еще! Капитолина с этими чертенятами умаялась уж поди!

– Капитолина – это жена?

– Жена.

– Ничего, что ты женат, детей двое, и на французскую девушку польстился?

– Чего-нибудь придумаю, – голосом ошалевшего от чувств влюбленного отозвался Слава, – отвязывай, отвязывай собаку, побродим пойдем!

Я развязал надежный узелок, и мы уверенно зашагали по киевской дороге. Засидевшаяся у церкви Марфушка аж приплясывала на ходу.

– Куда пойдем?

– У нас время до обеда?

– До той поры, пока Ванюшка не прибежит меня приглашать на званый обед криком:

– Маца испеклась! Рыба-фиш готова!

– Золото тоже туда потащишь?

– Конечно. Думаю, дядя Соломон уже разворачивает тигли и черпаки под производство такого количества монеты.

– Иудей хитер. Обдерет он тебя, как