О новых переговорах с султаном уже не помышлял Мухаммед Али, и, несмотря на известие о деятельных приготовлениях малоазийской армии и о вооружении флота, беззаботно поплыл бодрый старец вверх по Нилу на совершение трудного пути более 4 тыс. верст туда и обратно по стране дикой, чрез пороги и чрез пустыни, то на ладье, то на верблюде, под знойным солнцем, под проливным дождем тропиков, в надежде отыскать золотое руно… А уже в это время доходы Египта простирались до 23 млн руб. серебром; Нильская долина была обращена в мызу; три или четыре миллиона ее народонаселения — в работников, которых кровь и пот тратил насильственно и невоздержанно честолюбивый паша в жгучей Аравии и в буйной Сирии на сооружение здания, несоразмерного с моральными и материальными его средствами, здания шаткого, призрака, которому издалека общественное мнение Запада давало громкое имя царства Арабского, судя по внешним его формам, грозным и правильным. Видя невозможность прикрыть доходами Египта непомерные расходы по Аравийскому полуострову и по Сирии, где его армии ждали по восьми и по девяти месяцев сряду уплаты выслуженного жалованья, предчувствуя наступавший политический кризис и необходимость еще умножить свои военные силы, Мухаммед Али пошел искать золота в утробе Лунных гор.

Меж тем как престарелый паша проводил всю зиму на совершение своего чудного похода в эту африканскую Колхиду современной мифологии, Ибрахим продолжал военные приготовления в Сирии. Ведая по опыту Хауранской войны все опасности народных возмущений в стране, где бунт был готов со всех сторон восстать стоглавой гидрой, он в этот раз был ласковее и мягче с народонаселениями, довольствовался вместо рекрутов нерегулярным отрядом друзов под начальством удалого Шибли Ариана и прощал многим городам рекрутские их недоимки. В марте 1839 г. Мухаммед Али возвратился с пустыми руками из своего похода в Фазоглу, чтобы заняться делами более положительными. Он также стал вооружать свой флот и поставлять рекрутов в египетскую армию.

В Константинополе военные приготовления становились деятельнее с наступлением весны и уже внушали опасение кабинетам великих держав, истощившим все усилия с 1833 г. для сохранения мира на тревожном Востоке. Посольства внимательно следили за воинственными наклонностями султана и его любимцев. Дотоле Порта пребывала в миролюбивом расположении, и не один раз ее представления обуздывали порывы гневного султана, в коем ненависть к египетскому вассалу делалась господствующей страстью и поглощала всю деятельность его ума, все способности пылкой его души. По многим признакам можно было подозревать, несмотря на миролюбивые заверения министерства, что султан стал уже лично направлять свои планы мимо своего министерства и без его ведома. Он сам непосредственно сносился со своим фельдмаршалом.

Хафиз-паша, храброе дитя Кавказа, страстно преданный своему султану, осыпанный милостями и ласками, горел нетерпением совершить великий подвиг, к которому стремилась душа Махмуда, наказать строптивого вассала, омыть стыд, покрывший османское оружие в 1832 г., и исполнить завет своего предшественника Решида Мехмета, сошедшего в гроб с мщением в душе. Хафиз был уверен в своем торжестве; армия его довершила свое военное воспитание в трудных походах против курдов, постоянные победы внушали бодрость солдату, и никогда, можно сказать, со времени учреждения регулярных войск на Востоке Турция не выставила армии, столь хорошо устроенной во всех отношениях. Хафиз секретными донесениями заверял султана в несомненной победе и ходатайствовал только о приказе открыть военные действия, ручаясь в одно лето изгнать египтян из Сирии. Таковы были чувства и надежды главнокомандующего армией. С другой стороны, генерал-адмирал и любимец султана Ахмед Февзи-паша, слывший за несколько лет пред тем приверженцем Мухаммеда Али и мирного с ним раздела, стал теперь ревностным проповедником войны. Льстя самой пламенной страсти своего государя, этот малодушный вельможа, продливший среди преобразований Махмудовых предания и уроки серальской политики, помышлял лишь о том, чтобы усилить свое влияние над мыслями султана и погубить одного за другим своих соперников. Знаменитый Пертев, употребивший его в 1836 г. орудием для низложения Хозрефа, был в свою очередь свержен с министерства, его казнь изменнически была выпрошена у Махмуда среди вакхических оргий сераля, а так как любимцы не могли обойтись без делового и опытного человека для руководства советом и министерством, то в этот промежуток престарелый, но еще бодрый Хозреф, способнейший и надежнейший из всех турецких вельмож, завладел опять влиянием если не на ум султана, то по крайней мере на Порту. Несмотря на тридцатилетнюю свою вражду к Мухаммеду Али, он проповедовал в это время мир и не один раз со смелостью старого верного слуги умолял своего государя не доверять судеб империи слепому случаю войны, не прерывать спасительных для государства гражданских преобразований и улучшать постепенно военное устройство. Этим было вернее, по мнению Хозрефа, достигнуть желаемой цели — покорения Сирии и Египта и наказания Мухаммеда Али, чем новым походом, которого случайности могли быть роковыми для армии, стоившей стольких трудов и усилий.

Всего более Хозреф отклонял войну тем доводом, что в настоящую эпоху, каковы бы ни были ее последствия, она не полюбилась бы народу от одного конца империи до другого, не говоря уже о том, что европейские державы взирали с неудовольствием на все эти треволнения Востока. Махмуд ценил еще заслуги старейшего из своих пашей и его великий ум; но в этом колебании между миролюбивыми советами Хозрефа и нетерпеливым порывом к задуманной мести султан позволял своим окружающим насмехаться над зловещим стариком, а потом, заверяя министерство в твердом своем намерении сохранить мир, списывался через мабеин (собственную канцелярию) с главнокомандующим армией, позволял ему спускаться из Малатьи к югу в Самсат и задумывал планы грядущей кампании в тайной беседе с капудан-пашой, завистником и тени влияния Хозрефа. Хозреф председательствовал в совете; там обрабатывались разные отрасли гражданских преобразований империи. Совет разделял мнения своего председателя и еще более, чем министерство, желал сохранения мира. Махмуд при всех своих деспотических наклонностях не хотел, однако, действовать вопреки мнению совета и министерства.

Между тем в военное министерство поступали донесения главнокомандующего о постепенном его приближении к сирийской границе вдоль Евфрата, по обоим берегам реки. Ответственность этих движений, секретно предписанных султаном, Хафиз-паша брал на себя, оправдываясь то необходимостью искать воздуха более здорового для войска, слишком претерпевшего от суровости прошедшей зимы и от повальных болезней, то недостатком пажитей для своей кавалерии. Хозреф не терял еще надежды предупредить разрыв. По его предложению Порта решила отрядить в лагерь особенного комиссара для осмотра войск. Добросовестный доклад комиссара мог укротить воинственные порывы Махмуда. Но в угодность султану выбор пал на Таяр-пашу, которому заблаговременно был продиктован из мабеина будущий доклад его о состоянии армии. В то же время султан секретно поручал полковнику Омар-бею[210], австрийскому ренегату, осмотреть резервные дивизии в Анкаре и в Конье. Уже авангард Хафиз-паши был в Бире (иначе Биреджик) на левом берегу Евфрата, в тридцати верстах от сирийской границы и трех переходах от Халеба. В апреле авангард перешел за Евфрат, между тем как главный корпус сосредоточивался в Самсате, и приготовил на правом берегу реки укрепленный лагерь. В начале мая прибыл туда сам главнокомандующий и подвинул к этому пункту свой корпус. Здесь по обоим берегам Евфрата была еще граница турецкая, но переход реки имел грозное значение, и уже рушились и последние надежды приверженцев мира. Комиссар Порты, от кого ожидали в столице точных сведений, чтобы решиться на мир или на войну, ускорил, может быть, по секретным наставлениям султана, результаты вверенного ему поручения.