— Напротив. Могу я взять на себя смелость задать вам вопрос? Когда вас попросили не вмешиваться в уход за белым ребенком, кто-нибудь из коллег встал на вашу защиту?

Я думаю о Корин, которая сердилась, когда я пожаловалась ей на несправедливый приказ Мэри, а потом защищала Карлу Луонго.

— Моя подруга знала, что я была расстроена.

— Она заступилась за вас? Готова была рискнуть работой ради вас?

— Я бы и не стала просить ее об этом, — говорю я, начиная раздражаться.

— Какого цвета кожа у вашей коллеги? — без обиняков спрашивает Уоллес.

— Тот факт, что я Черная, никогда не мешал моим отношениям с коллегами.

— До тех пор, пока им не понадобился козел отпущения. Я хочу сказать, Рут — вы позволите вас так называть? — что мы стоим за вами. Ваши Черные братья и сестры будут заступаться за вас. Они рискнут своими рабочими местами ради вас, они выйдут на улицу ради вас, и вместе их голос будет столь могуч, что его нельзя будет игнорировать.

Я встаю.

— Спасибо за… за интерес к моему делу, но мне придется обсудить это с моим адвокатом, и как бы ни…

— Какого цвета кожа у вашего адвоката? — прерывает меня Уоллес.

— Какая разница? — с вызовом говорю я. — И вы ждете хорошего к себе отношения от белых людей, когда сами постоянно поносите их?

Он улыбается так, словно ему не впервой такое слышать.

— Я полагаю, вы знаете о Трейвоне Мартине?

Разумеется, знаю. Смерть этого мальчика стала для меня тяжелым ударом. Не только потому, что он был одного с Эдисоном возраста, но и потому, что он, как и мой сын, был прилежным учеником, который не сделал ничего плохого, за исключением того, что родился Черным.

— Знаете ли вы, что во время судебного разбирательства судья — белый судья — запретила употреблять в зале суда термин «расовое профилирование»? — спрашивает Уоллес. — Она хотела, чтобы присяжные знали, что это дело не о расовом вопросе, а об убийстве.

Его слова пронзают меня словно стрелы. Он почти дословно повторяет то, что говорила Кеннеди о моем собственном деле.

— Трейвон был славным, умным мальчиком. Вы — уважаемая медсестра. Та судья не стала поднимать расовый вопрос по той же самой причине, по которой ваш адвокат обходит его десятой дорогой: потому что Черные люди, как вы и Трейвон, должны считаться исключением. Вы — пример того, как плохие вещи случаются с хорошими людьми. Потому что это единственный способ для белых ревнителей морали оправдать свое поведение. — Сжимая чашку в руке, он наклоняется вперед. — Но что, если все не так? Что, если вы и Трейвон — не исключения… а правило? Что, если несправедливость является нормой?

— Я всего лишь хочу заниматься своей работой, жить своей жизнью, воспитывать своего мальчика. Мне не нужна ваша помощь.

— Может быть, и не нужна, — говорит он, — но вокруг множество людей, которые хотят помочь вам не меньше моего. На прошлой неделе я упомянул ваш случай в своем шоу. — Он выпрямляется, запускает руку во внутренний карман пиджака и достает небольшой желтый конверт. Затем встает и протягивает его мне. — Удачи, сестра. Я буду молиться за вас.

Как только за ним захлопывается дверь, я открываю конверт и вытряхиваю его содержимое. Внутри купюры: десять долларов, двадцать долларов, пятьдесят долларов. Еще там десятки чеков, выписанных на меня незнакомыми людьми. Я читаю адреса на них: Талса, штат Оклахома. Чикаго. Саут-Бенд. Олимпия, штат Вашингтон. Внизу лежит визитная карточка Уоллеса Мерси.

Я собираю все в конверт, кладу его в пустую вазу на полке в гостиной и тут замечаю его, мой пропавший козырек. Он лежит на приставке к телевизору.

Возникает ощущение, будто я стою на перепутье.

Надев козырек, взяв кошелек и куртку, я открываю дверь и иду на работу.

Любимую фотографию себя с Уэсли я держу дома на каминной полке. Это было на нашей свадьбе — его двоюродный брат незаметно сфотографировал нас. На снимке мы стоим в холле элегантного отеля, где проходила свадьба, — Сэм Хэллоуэлл снял его для нас в качестве свадебного подарка. Мои руки лежат на плечах Уэсли, голова повернута. Он чуть наклонился ко мне, глаза закрыты, губы шепчут что-то.

Я так старалась, так старалась вспомнить, что мой муж, сногсшибательно красивый в своем смокинге, говорил мне в ту секунду. Мне хочется верить, что это «Ты самое прекрасное, что я видел в своей жизни!» или «Не могу дождаться, когда мы наконец начнем жить вместе!». Но это слова из романов и фильмов, а в действительности, уверена, мы тогда планировали побег из полного гостей зала, чтобы я могла пописать.

Почему я в этом уверена? Я не помню, о чем мы с Уэсли говорили, когда была сделана эта фотография, но я хорошо помню наш следующий разговор. У женского туалета в фойе стояла очередь, и Уэсли галантно вызвался посторожить вход в мужской туалет, чтобы никто не вошел, пока я буду внутри. Мне понадобилось немало времени, чтобы управиться со свадебным платьем и сделать свои дела, и, когда я наконец вышла оттуда, прошло уже добрых десять минут. Уэсли, мой верный страж, стоял за дверью, но теперь держал в руке парковочный талон.

— Что это? — спросила я. У нас тогда не было машины, и на собственную свадьбу мы приехали общественным транспортом.

Уэсли покачал головой, посмеиваясь.

— Какой-то чувак только что подошел и попросил подогнать его «мерседес».

Мы посмеялись и положили талон на стойку администратора рядом со звонком. Мы смеялись, потому что были влюблены. Потому что, когда жизнь полна хороших вещей, кажется неважным, что какой-то старый белый мужчина, видя хорошо одетого Черного парня в дорогом отеле, естественно, решает, что он из обслуживающего персонала.

Через месяц работы в «Макдоналдсе» я начинаю видеть противоречие между обслуживанием и санитарными нормами приготовления пищи. Все заказы должны быть приготовлены меньше чем за пятьдесят секунд, но на приготовление большинства пунктов меню требуется больше времени. «Макнаггетс» и «Филе-о-Фиш» жарятся почти четыре минуты. На «Чикен Селектс» уходит шесть минут, а дольше всего в жарочной емкости нужно держать хрустящие куриные грудки. Мясо десять к одному жарится тридцать девять секунд; мясо четыре к одному — семьдесят девять секунд. Курица гриль во время приготовления проваривается. Яблочные пироги пекутся двенадцать минут, печенье — две. И все же, несмотря на все это, мы, сотрудники, должны делать так, чтобы посетитель отходил от кассы в течение девяноста секунд — пятьдесят секунд на приготовление заказа, сорок секунд на конструктивное взаимодействие.

Менеджеры любят меня, потому что, в отличие от большинства сотрудников, мне не нужно подгонять смены под расписание занятий. После десятилетий работы по ночам я не против приходить в 3:45 утра, чтобы включить гриль, который должен успеть прогреться до 5:00, когда мы открываем двери. За это мне обычно поручают работу, которая нравится мне больше всего, — стоять за кассой. Мне нравится общаться с клиентами. Для меня дело принципа заставить их улыбнуться, пока они стоят у стойки. Ну а после того, как женщины во время родов в буквальном смысле швыряли в мою голову разными предметами, выговоры за то, что я перепутала майонез и горчицу, меня не особо трогают.