Большинство наших постоянных клиентов приходят по утрам. Мардж и Уолт, которые одеты в одинаковые желтые спортивные костюмы и проходят пешком три мили от своего дома, чтобы купить у нас одинаковые пироги и апельсиновый сок. Аллегрия, которой девяносто три и которая появляется у нас раз в неделю в меховой шубе, независимо от того, насколько тепло на улице, и съедает один яичный «Макмаффин», без мяса и без сыра. Консуэла, которая всегда покупает четыре больших кофе со льдом для всех девочек в своем салоне.

Сегодня утром к нам забредает один из бездомных, которых полно на улицах Нью-Хейвена. Время от времени мой менеджер подкармливает их продуктами с заканчивающимся сроком хранения, например жареной картошкой, которая не продалась за пять минут. Иногда они заходят, просто чтобы погреться. Как-то раз один тип помочился в раковину в уборной. У сегодняшнего посетителя длинные спутанные волосы и борода чуть ли не до пояса. На его линялой, замусоленной футболке принт «ЛЮБЛЮ ПОВАЛЯТЬСЯ В ПОСТЕЛЬКЕ», под ногтями черная грязь.

— Привет, — говорю я. — Добро пожаловать в «Макдоналдс». Готовы сделать заказ?

Он смотрит на меня слезящимися голубыми глазами:

— Я хочу песню.

— Что, простите?

— Песню. — Его голос становится резче. — Я хочу песню!

Дежурный менеджер, маленькая женщина по имени Пэтси, подходит к стойке.

— Сэр, — говорит она, — вам нужно уйти.

— Я хочу чертову песню, мать вашу!

Пэтси вспыхивает.

— Я вызываю полицию.

— Нет, подождите.

Я встречаю взгляд мужчины и начинаю напевать Боба Марли. Когда-то я каждую ночь пела Эдисону вместо колыбельной «Три маленькие птички» и, наверное, буду помнить ее слова до конца своих дней.

Бездомный перестает кричать и, шаркая, плетется к двери. Я приклеиваю к лицу улыбку, чтобы встретить следующего клиента.

— Добро пожаловать в «Макдоналдс», — говорю я и вижу перед собой Маккуорри Кеннеди.

Она одета в бесформенный темно-серый костюм и держит за руку маленькую девочку с торчащими беспорядочным ворохом пшеничными волосами.

— Я хочу блинчики с яичным бутербродом, — говорит девочка.

— Ну, в меню такого нет, — твердо отвечает Кеннеди и замечает меня. — Ой, вау, Рут! Вы… работаете здесь.

Ее слова обескураживают меня. Что, по ее мнению, я должна делать, пока она пытается выстроить дело? Запустить руку в свои бездонные сбережения?

— Это моя дочь Виолетта, — говорит Кеннеди. — Сегодня у нас своего рода праздник. Мы нечасто ходим в «Макдоналдс».

— Нет, часто, мамочка, — тоненьким голоском возражает Виолетта, и щеки Кеннеди слегка краснеют.

Я понимаю, она не хочет, чтобы я подумала, будто она из тех матерей, которые кормят детей фастфудом, — не больше, чем я хочу, чтобы она подумала, что я устроилась бы на эту работу, будь у меня выбор. Я понимаю, что мы обе отчаянно хотим казаться людьми, которыми на самом деле не являемся.

Это придает мне храбрости.

— На твоем месте, — шепчу я Виолетте, — я бы выбрала блинчики.

Она складывает ручки и улыбается.

— Тогда я хочу блинчики.

— Что-нибудь еще?

— И один маленький кофе для меня, — отвечает Кеннеди. — У меня в офисе есть йогурт.

— Гм… — Я бегаю пальцами по монитору. — С вас пять долларов и семь центов.

Она расстегивает кошелек и отсчитывает несколько купюр.

— Ну что, — говорю я как бы между прочим, — есть новости? — Таким же тоном я могла бы спросить о погоде.

— Пока нет. Но это нормально.

Нормально… Кеннеди берет дочь за руку и отходит от стойки, не меньше моего торопясь закончить этот неудобный разговор. Я заставляю себя улыбнуться.

— Не забудьте сдачу, — говорю я.

Пробыв ученицей Далтона всего неделю, я заболела — что-то случилось с животом. Хотя у меня не было температуры, мама разрешила мне не идти на занятия и взяла меня с собой к Хэллоуэллам. Каждый раз, когда я думала о том, как буду входить в двери школы, у меня внутри как будто нож проворачивали, или начинало тошнить, или и то и другое.

Спросив разрешения у госпожи Мины, мама завернула меня в одеяло и посадила в кабинете мистера Хэллоуэлла с крекерами, имбирным элем и телевизором вместо няни. Еще она дала мне свой счастливый шарф, сказав, что с ним мне будет почти так же хорошо, как с ней самой. Она заглядывала ко мне каждые полчаса, поэтому я удивилась, когда в комнату вошел сам мистер Хэллоуэлл. Он буркнул: «Привет», подошел к столу и начал рыться в бумагах, пока не нашел то, что искал, — красную папку. Потом он повернулся ко мне:

— Ты не заразная?

Я покачала головой.

— Нет, сэр. — То есть, я имею в виду, я думала, что не заразная.

— Твоя мать говорит, что у тебя болит живот.

Я кивнула.

— И это началось внезапно, после того как ты на этой неделе пошла в школу…

Он думал, что я притворялась? Но я не притворялась. Эти боли были настоящими.

— Как школа? — спросил он. — Учитель тебе понравился?

— Да, сэр.

Госпожа Томас была маленькой, симпатичной и прыгала от парты одного третьеклассника к парте другого, как скворец по летнему саду. Называя мое имя, она всегда улыбалась. В отличие от моей прошлогодней школы в Гарлеме, куда продолжала ходить моя сестра, в этой были большие окна и просторные солнечные коридоры; карандаши, которые нам давали на уроках рисования, не крошились; учебники не были исписаны и не растеряли своих страниц.

Все это было похоже на школы, которые мы видели по телевизору и в существование которых я не верила, пока не переступила порог одной из них.

— Гм… — Сэм Хэллоуэлл сел рядом со мной на диван. — Что ты чувствуешь? Как будто съела плохой буррито? Боль накатывает и отпускает волнами?

Да.

— В основном когда думаешь о школе?

Я воззрилась на него, решив, что он умеет читать мысли.

— Я знаю точно, чем ты болеешь, Рут, потому что когда-то сам подхватил этот вирус. Это было сразу после того, как я занялся составлением программ в сети. У меня был шикарный офис, и все вокруг только и думали, как бы мне угодить. Но знаешь что? Я чувствовал себя совершенно больным. — Он посмотрел на меня. — Мне казалось, что в любую минуту они, глядя на меня, поймут, что мне здесь не место.

Я думала, каково это — сидеть в красивой обшитой деревянными панелями столовой и быть единственным учеником, который приносит обед с собой из дому.

Я вспомнила, как госпожа Томас показывала нам фотографии американских знаменитостей. Все знали, кто такие Джордж Вашингтон и Элвис Пресли, но я единственная из класса узнала Розу Паркс, отчего почувствовала гордость и стыд одновременно.