В этих снах Аржиловский как бы смотрит фильм, который овладел его жизнью. Помещая субъекта в ключевые места нового советского мира, эти сны одновременно посылают ему сигналы опасности – чувство страха. В контексте дневника Аржиловского (и того, что мы знаем о его жизни) эти сны прочитываются как эмблемы сложного положения автора по отношению к советской власти: страстное желание участвовать в новой жизни (в качестве строителя или писателя), отвращение к насилию и лицемерию, страх уничтожения.

Любопытно, что приведенные выше сны не были отмечены рукой следователя, изучавшего дневник Аржиловского. Внимание следователя привлек следующий сон, часть записи которого отчеркнута красным карандашом:

Согласно сонникам, видеть во сне церковь предвещало арест и тюрьму. Исходя из этого, Аржиловский принял практические меры:

Как мы знаем, Аржиловский заблуждался насчет того, что «все оказалось ночной фантазией». Когда его вновь арестовали, запись этого сна была использована как свидетельство его неблагонадежности. Очевидно, что и сам сон, и толкование Аржиловского, и предосторожности были прочитаны следователем как знаки виновности.

Для нас, читателей, этот эпизод исполнен трагической иронии. Налицо пересечение двух, казалось бы, далековатых эпистемологических систем. С одной стороны, народное сознание, которое читает образы сна как значимые, расшифровывает их по соннику и толкует как предсказание будущего. С другой – сталинская система правосудия, которая судит людей на основании их снов. Столкновение этих стратегий чтения (своего рода «герменевтики подозрения») привело к тому, что сон сбылся: Аржиловский оказался в тюрьме.

***

Сны Аржиловского следуют общей для того времени поэтике, иконографии и эпистемологии. В качестве иллюстрации приведу сходные сны из других текстов.

Человек из другого класса общества, ученый-фольклорист Елеазар Моисеевич Мелетинский (1918–2005), описал похожую ситуацию в своих воспоминаниях (написанных в 1971–1975 годах). В 1949 году, через шесть лет после первого ареста, его еще мучили сны о тюрьме:

Вскоре Мелетинский был арестован вторично. От него не укрылась ирония этой ситуации: ученый-фольклорист, доведенный террором до состояния, в котором он верит в пророческий характер собственных снов.

Много лет спустя другой советский гражданин записал такой сон:

Эта запись сделана 4 января 1971 года художником Михаилом Гробманом, участником московского подпольного авангарда. Как и Аржиловский, он тоже жил с женой и детьми в холодном домике (возле Москвы) и тоже жаловался в дневнике на тяготы примитивного советского быта, начиная с утренней топки печи. Гробман, родившийся в 1939 году, не был ни жертвой, ни даже свидетелем сталинского террора. По социальному положению Гробман и Аржиловский принадлежали к разным мирам, и тем не менее они видели общие сны. Такие иконические знаки тревоги, как пожар, свойствены снам многих людей во всем мире; но некоторые образы («страшный Сталин») свойственны лишь людям определенного исторического опыта. Сталин вторгся в сны крестьянина Аржиловского в 1937 году и художника Гробмана в 1971‐м, угрожая страшной карой – смертью – за бытовую неудачу. Общим для этих сновидцев является политизация страха и персонификация этого чувства в лице властителя. Как мы видим, подсознание советского субъекта обвиняло Сталина в ежедневных бытовых невзгодах не только в 1937 году, но и в 1971‐м. В этом смысле такие сновидения являются историческим материалом: свидетельством о свойствах советской субъективности – эмоциональных ходах, выразительных средствах и связях между эмоциями и образами.

Что снилось узникам в камере или лагере? До нас дошли и такие сны. В 1937 году в тюремной камере, ожидая суда (на котором он будет приговорен к расстрелу), Николай Иванович Бухарин (1888–1938) видел в кошмарных снах Сталина. В отличие от Аржиловского, этот сновидец знал властителя лично и был с ним на «ты»; он изложил свой сон в письме к Сталину (по приказу которого был арестован). Это письмо, сохранившееся в архивах НКВД, увидело свет в 1993 году:

В отсутствие «инструмента», который мог бы раскрыть всю его душу, растерзанную допросами, Бухарин сообщил Сталину свой сон. Будучи человеком образованным, он назвал свой сон продуктом подсознательного своего «я»; тем не менее, мешая фрейдистские понятия с христианскими, Бухарин истолковывает его как свидетельство своей невиновности.

Почему подсознание обреченного Бухарина вызвало образ жены Сталина, Надежды Сергеевны Аллилуевой? После самоубийства жены в 1932 году Сталин просил Бухарина поменяться с ним квартирами в Кремле – как если бы его преследовала тень самоубийцы. В 1937 году, ожидая неминуемого ареста, Бухарин провел несколько мучительных месяцев, сидя почти безвыходно в той самой комнате, где Надежда Сергеевна застрелилась после ссоры с мужем295.