Боже милостивый! Как давно она не позволяла себе поддаться искушению и дать кому-нибудь утешить себя.

Это было так давно, с тех самых пор она одна боролась с превратностями судьбы…

Фредерик на мгновение прикрыл глаза, крепче прижимая к себе дрожащую Порцию.

В это мгновение он даже пожалел, что вызвал ее на откровенность и пробудил столь болезненные воспоминания. Она достаточно страдала и без того, чтобы бередить прошлое и вспоминать прежние потери и предательство. Ее признания ничего не могли изменить в этом прошлом.

Но по мере того как поток слез Порции начал иссякать, он почувствовал острую радость от того, что она проявила к нему доверие. Наконец-то воздвигнутые ею бастионы пали, и она позволила ему заглянуть в свое сердце.

Что бы ни сулило будущее, Фредерик решил, что позаботится о том, чтобы она никогда не утратила веру в него.

– Ш-ш! Я здесь, дорогая, – зашептал он, и его губы легко коснулись ее виска.

– Не знаю, что со мной, – пробормотала она. – Я никогда не плачу.

Фредерик охотно поверил ей. Многие женщины используют слезы в качестве оружия, но Порция видела в них всего лишь проявление слабости.

– Почему вы держали в тайне появление ребенка? – спросил он, скорее удивленный, чем потрясенный.

Отстранившись, Порция вытерла щеки платком и громко высморкалась. Фредерик почувствовал, что сердце его тает от нежности при виде ее слипшихся мокрых ресниц и покрасневшего носа. Она казалась юной, уязвимой и восхитительно желанной.

– Я долго была больна, а когда наконец почувствовала себя настолько хорошо, чтобы встать с постели, то поняла, что никто из соседей не знал, что я ношу ребенка, – призналась она. – Только Томас и Куин.

– А они были слишком преданными людьми, чтобы сплетничать?

– Именно так. Томас решил, что лучше не упоминать о ребенке, и так наш брак был заключен поспешно, и это у многих вызвало удивление. – Она снова высморкалась, и взгляд ее обратился к деревянному кресту. – Он похоронил Розалинду здесь, чтобы я могла ее навещать.

Фредерик крепче обвил руками ее стройный стан, надеясь как-то облегчить снедавшую ее скорбь.

– И вы приходите сюда каждое утро?

– Почти каждое, – призналась она. – Здесь тихо и мирно, и я могу без помех приготовиться к хлопотному дню.

– И это все? – допытывался Фредерик.

– Что вы хотите сказать?

– Эта могила для вас вроде раки со святыми мощами, – тихо вымолвил он. – Как напоминание о том, что вы больше не та юная уязвимая девочка, какой были когда-то.

При этих его словах Порция замерла и попыталась вырваться из его объятий, чтобы с недоверием заглянуть ему в лицо.

– Мне достаточно посмотреться в зеркало, чтобы убедиться, что я больше не юная девушка, Фредерик, – ответила она, и он расслышал в ее голосе раздражение и намек на то, что она сказала все, что собиралась, и больше откровенничать с ним не намерена, да и сырое холодное утро к этому не располагало.

– Пошли. – Фредерик снова властно завладел ее рукой и повел к зданию гостиницы. – Здесь слишком холодно.

Они пошли обратно по узкой тропинке, тишину нарушал только свист ветра.

Фредерик старался держать Порцию крепко, но проникнуть в ее мрачные мысли не мог. Она поделится ими с ним, когда будет к этому готова, сурово одергивал он себя. А сегодня он и так долго ее расспрашивал.

Наконец Порция глубоко вздохнула, повернула голову и встретила его обеспокоенный взгляд.

– Кажется, вас не особенно возмутила моя исповедь.

При этих неожиданных словах он поднял брови:

– А вы думали, что я буду возмущен?

– Большинство джентльменов осудили бы меня.

– Я не принадлежу к большинству.

Ее губы дрогнули:

– Это верно.

– Кажется, вы забыли, Порция, что мать зачала меня без благословения церкви и без брачных обетов, – мягко напомнил он. – Но насколько мне стало известно, она была доброй и любящей женщиной, и я был бы счастлив назвать ее матерью. Вы такая же нежная и любящая, и Розалинда могла бы вами гордиться.

Она споткнулась. Дыхание со свистом вырвалось из ее груди, и Фредерику пришлось покрепче взять ее за руку, чтобы она не упала.

– О Боже! – выдохнула она. – Вы удивительный.

Он ответил недоумевающим смешком. Даже принимая во внимание все, что было в его мыслях, Фредерик не мог остаться равнодушным к ее словам. Он был польщен. Какому мужчине не приятно казаться удивительным в глазах красивой женщины?

– Неужели?

– Вы всегда находите точные слова и тем самым облегчаете мою душу. Я чувствую себя лучше.

– Это не просто слова, Порция, – сказал он, ловя и удерживая ее взгляд. – Если бы я мог избавить вас от боли, которую вас вынудили испытать, я бы это сделал, но вы ведь заверили меня, что именно страдания сделали вас той самой женщиной, какой я вас вижу сегодня. Он протянул к ней руку и провел ладонью по ее губам. – Вы – словно тонкий меч из закаленной стали.

Ее бледные щеки едва окрасил слабый румянец, и Порция ответила неуверенным смехом.

– Куин говорит, что я вроде мула, который топает вперед, стремясь добраться до морковки, хоть она и не того цвета, какой нужен.

– Конечно, это высказывание в духе вашего грума, хотя черт знает, что он хотел этим сказать.

– По правде говоря, и я не понимаю. – Она слабо пожала плечами. – Я полагаю, что это имеет отношение к моему намерению устроить жизнь по-своему.

– Или к вашему слепому упрямству. В ее глазах загорелся опасный огонь.

– Прошу прощения?

Фредерик улыбнулся, чувствуя себя счастливым, оттого что ее неугомонный дух взял верх над печалью:

– Удивительному и прекрасному упрямству.

Она попыталась скрыть смущение под напускной и не лишенной насмешливости мрачностью.

– Почему это любой джентльмен, отказывающийся покориться воле другого, считается просто твердым и решительным, а женщину охотно клеймят, называя упрямой?

– Будучи джентльменом решительным, я не намерен отвечать на подобные вопросы, – со свойственной ему осторожностью возразил он.

Они вышли из леса и оказались возле конюшен. Хотя было раннее утро, Фредерик понимал, что, как только Порция окажется в гостинице, нелегкие обязанности тотчас же поглотят ее внимание. Но он еще не был готов положить конец их встрече.

– Порция!

– Да?

– Вы придете ко мне в комнату?

От такого прямого вопроса у Порции перехватило дух, и все ее тело загорелось при мысли о его руках, срывающих с нее влажное шерстяное платье.