Теперь они четко понимали, что победить им удастся лишь в одном случае: если запустить войско в город и застигнуть троянцев врасплох. Уже почти десять лет они осаждают эту твердыню, а она все так же неприступна. Ни одной, даже крошечной бреши. За все это время Трою ни разу не брали приступом, все сражения велись в основном поодаль от стен. И теперь грекам предстояло либо изобрести способ проникнуть в город, либо признать поражение. Вот тогда-то они и решились на хитрый ход с деревянным конем, воплощая замысел, порожденный, как нетрудно догадаться, изворотливым умом Одиссея.

Царь Итаки приказал искусному плотнику изготовить огромного деревянного коня, в просторном полом чреве которого мог бы поместиться отряд воинов. Потом он уговорил, хотя и с огромным трудом, нескольких военачальников спрятаться внутри фигуры (вместе с ним самим, разумеется). Всем, кроме сына Ахилла Неоптолема, рискованная затея внушала ужас, и неудивительно: опасность им грозила нешуточная. Согласно плану Одиссея, остальные греки должны были свернуть лагерь и сделать вид, будто отплывают на родину, а на самом деле укрыться за ближайшим островом, где их не увидят троянцы. Как бы события ни развивались дальше, воинам, находящимся на кораблях, ничего не угрожает. Они смогут сняться с якоря и вернуться в Грецию, если уловка не сработает. Но в таком случае затаившиеся внутри коня будут неизбежно обречены на гибель.

Одиссей, как и следовало ожидать, предусмотрел и это. Он намеревался оставить в опустевшем лагере единственного грека с заготовленной легендой, которая заставит троянцев втащить диковинную фигуру в город, ничего не заподозрив и даже не проверив, нет ли чего у нее внутри. А потом, глухой ночью, сидящие в брюхе коня греки покинут свою деревянную темницу и откроют городские ворота войску, которое к тому часу вернется по морю и будет дожидаться под стенами.

Настало время привести план в исполнение. Троя встречала свой последний рассвет. Дозорным, вышедшим на стены, открылись два зрелища, одно невероятнее другого. Перед Скейскими вратами возвышалась огромная деревянная фигура, какой никто в целом свете никогда не видывал, — явление непонятное и потому жутковатое, хотя от коня не доносилось ни шороха, ни скрипа. Да и вокруг стояла тишина. Шумный греческий лагерь стих и замер. А еще куда-то делись корабли. Вывод напрашивался один: греки сдались. Они признали поражение и отплыли домой. Троя возликовала. Долгой войне пришел конец, все беды остались в прошлом.

Бродя толпой по опустевшему греческому лагерю, троянцы с любопытством рассматривали территорию. Вот здесь отсиживался, лелея обиду, Ахилл, здесь стоял шатер Агамемнона, а здесь жил пройдоха Одиссей. Как же непривычно, когда нигде ни души и бояться некого. Наконец троянцы вернулись к городским воротам и обступили дожидавшуюся там деревянную громадину, гадая, как с ней поступить. Тогда-то и обнаружил себя единственный оставшийся в лагере грек. Его звали Синон, и даром убеждения он владел виртуозно. Когда его схватили и потащили к Приаму, он рыдал и вопил, что больше не желает быть греком, а потом поведал историю, которую можно считать одним из лучших шедевров Одиссея. Афина Паллада разгневалась на греков за похищение Палладия, сообщил Синон, и перепуганные соотечественники отправили гонца к оракулу узнать, как ее умилостивить. Ответ им был дан такой: «Кровью ветры смирить, заклав невинную деву[242], / Вам, данайцы, пришлось, когда плыли вы к берегу Трои, — / Кровью должны вы снискать возврат и в жертву бессмертным / Душу аргосца принесть»[243]. Вот он, Синон, и оказался тем несчастным, которого обрекли на заклание. Все уже было готово для страшного обряда, назначенного к совершению перед самым отплытием, однако ночью Синон сумел сбежать и, спрятавшись на болоте, смотрел, как отчаливают греческие корабли.

История была настолько правдоподобной, что троянцы даже не подумали усомниться. Они пожалели Синона и заверили, что принимают его к себе. Вот так обман, притворство и фальшивые слезы покорили тех, перед кем были бессильны геройство Диомеда, свирепая ярость Ахилла, десять лет войны и тысяча греческих кораблей. Синон тем временем переходил ко второму действию своего спектакля. Деревянного коня, поведал он, греки соорудили как подношение Афине, а исполинские размеры придали, чтобы троянцы не могли доставить его в город. Греки, мол, рассчитывали, что троянцы разрушат предназначенный богине подарок и тем самым прогневают ее, однако если конь окажется внутри города, то привлечет благосклонность Афины и отвратит ее от греков. Эта на редкость складная выдумка могла бы принести грекам победу сама по себе, но ее воздействие усилил Посейдон, который, как никто другой из богов, желал падения Трои[244]. Еще на рассвете, когда троянцы заметили коня, жрец Лаокоон потребовал немедленно его уничтожить: «…Не верьте коню: обман в нем некий таится! / Чем бы он ни был, страшусь и дары приносящих данайцев». Мудрым предостережениям провидца вторила дочь Приама вещая Кассандра, но ее никто не слушал, и она удалилась во дворец еще до появления Синона. Лаокоон и двое его сыновей единственные из всех троянцев отнеслись к истории грека с недоверием. И вот, когда Синон закончил рассказ, в волнах показались две огромные морские змеи, стремительно плывущие к берегу. Выбравшись из воды, они поползли прямо к Лаокоону с сыновьями, обвились вокруг них тугими кольцами и задушили, а потом скрылись в храме Афины.

Все сомнения троянцев мгновенно развеялись. На глазах у оцепеневших от ужаса свидетелей Лаокоон поплатился за попытки возвести хулу на подаренного Афине коня и убедить сограждан не забирать его в город. Теперь, разумеется, ни у кого и в мыслях не было протестовать. Все закричали,

Троянцы протащили коня через ворота и подняли к храму Афины. А потом, радуясь своей удаче, окончанию войны и тому, что богиня сменила гнев на милость, разошлись по домам. Впервые за десять лет они заснули спокойно.

Среди ночи в брюхе коня открылся люк, из которого один за другим принялись спускаться военачальники. Прокравшись к воротам, они распахнули их настежь, и греческое войско хлынуло в спящий город. Греки действовали бесшумно. Прежде всего они подожгли дома по всему городу. К тому времени, как троянцы проснулись, не понимая еще, что происходит, а потом кинулись в спешке надевать доспехи, Троя уже полыхала. Троянские воины в смятении выбегали на улицы, где их поджидали отряды греков, чтобы зарубить поодиночке, не давая сплотить ряды. Это было не сражение, а резня. Многие погибли, не успев даже попытаться нанести ответный удар. Однако в дальних кварталах троянцам все же удавалось объединиться, и тогда грекам приходилось тяжко. Они встречали яростный отпор бившихся не на жизнь, а на смерть. Троянцы знали: «Для побежденных спасенье одно — о спасенье не думать!» — и с этим настроем заставили захлебнуться кровью изрядное число вкусивших победы. Самые догадливые срывали с убитых противников доспехи и надевали вместо своих. Когда греки понимали, что перед ними не соратники, а враги, было уже поздно. Многим эта ошибка стоила жизни.