Даже сама Лилу не могла сосчитать, сколько раз она уходила и возвращалась.

Вторая половина дня после представления зимней коллекции 1968 года.

Манекенщицы демонстрировали модели клиенткам — их было около двадцати, — когда удивленная Лилу заметила маляра в рабочей одежде, в куртке и брюках из белого холста, который спокойно поднимался по зеркальной лестнице, держа банку с красками в одной руке и кисти в другой. Что он тут делает?

Лилу была озадачена. Маляр пересек салон, пройдя мимо ошеломленных манекенщиц и, подойдя к стене в глубине комнаты, буквально вошел в нее, подобно «человеку, проходящему через стены»[289].

На самом деле оказалось: прорубили дверь, чтобы сделать проход в соседний дом, где дирекция компании «Духи Шанель и Духи Буржуа» поместила молодого модельера. Речь уже шла не о том, чтобы подготовить преемника Мадемуазель Шанель, а о том, чтобы ее обойти.

Кризис можно было предугадать. В деловом плане положение Шанель оставалось прочным. Почти во всем мире женщины, имеющие деньги, оставались верны стилю Шанель.

— Мы меньше отказываемся от заказов, чем обычно, — признавалась Коко.

Все то же искусство understatement. В ателье работа шла полным ходом. Если бы в «Рице», в отеле «Георг V», развлечения ради, сравнить количество шанель с костюмами из остальных Домов, рассудительные биржевики не снизили бы курса акций. Повторяю, с Шанель дела обстояли хорошо. Но на рынке появлялись новые ценности. Шанель уже не была единственной в мире моды, жадном до новизны.

В течение многих лет, обедая в городе, Шанель видела только Шанель. Теперь их стало меньше. Чтобы принять ее, хозяйка дома велела горничной укоротить свой туалет от Шанель. Но тем не менее надо было улыбаться и пожимать протянутую руку.

— Если бы у меня были такие колени, я бы их не показывала, — вздыхала Коко.

Она страдала. Никто лучше ее не чувствовал, куда дует ветер. А дул он не в ее сторону.

Но это! Случайно обнаружить, что ваши друзья, ваши компаньоны, люди, которым вы сделали состояние, не только перестали верить в вас, но и работают против вас. Тайно.

Коко провела меня через пролом в стене, чтобы показать свое города подкоп, который на фронте роют солдаты под непреступной траншеей противника: огромное ателье со столиками для швейных машин, застекленными кабинками для примерок, кабинет для «мэтра», нанятого, чтобы вытеснить ее и поставлять всем, кто пожелает, миниюбизированную Шанель.

«Последнее время они мне всё льстят, и это для того, чтобы я убралась, — бормотала Коко. — Они не понимают, какая это была бы катастрофа. У меня работает четыреста человек. Если я закроюсь, это равносильно закрытию целого автомобильного завода».

Для нее «Рено» и «Ситроэн» оставались теми же ремесленными мастерскими, что и в пору их первых автомобилей.

Я смотрел на нее: она сгорбилась у меня на глазах. Железный занавес старости закрывался на ее лице; от него оставались одни глаза. Случалось, что она меня раздражала. Такое непонимание, безрассудство, такой эгоцентризм; ее ожерелья, цепочки, кольца на каждом худом пальце, вся эта экипировка Шанель; ее монологи, суждения, приговоры, не подлежащие обжалованию. Но в этот день! Совершенно спокойная, внешне безразличная к удару, ей нанесенному, она, придерживая очки на кончике носа, рассматривала работы, произведенные для осады крепости Шанель.

Об этой истории, которая могла бы появиться под крупными заголовками в парижских, да и не только парижских, газетах, не говорили. Трудно ли вообразить, что творилось на душе у Коко? Какие мысли приходили ей в голову?

У нее хотели отнять ее Дом, ее дитя! Единственную вещь, которую я создала сама.

— Это похоже на детективный роман, — бормотала она.

Действительно, она проживала эпизод из романа Пьера Декурселя, тот, в котором Рамон де Монтлор похитил Фанфана и отдал его Лимасу, чтобы этот презренный негодяй превратил маленького ангела-аристократа в такого же подонка, как он сам.

«— Вот ребенок (Дом Шанель), — сказал глухо Рамон.

— Он действительно красавчик, господин. Клянусь честью, похож на вас».

Ей было больно, и я прекрасно ее понимал, потому что сам прошел через такие же испытания. У меня тоже только что отняли ребенка, чтобы сбить его с пути. Газету. Она не принадлежала мне, как Дом Шанель Коко. К тому же она более защищена, чем я. Это не мешало мне страдать вместе с ней, за нее. Выиграв столько сражений, могла ли она проиграть последнее?

Ей оставалось три года жизни, шесть коллекций, чтобы доказать, что она еще — и всегда — права, что она сохранила свой титул чемпиона мира. Ее хотели отправить на покой, дать для нее, ее именем жалкое сражение, чтобы помочь достойно отступить, в то время как она предчувствовала полную победу. Она пожимала плечами и с улыбкой, больше похожей на гримасу, сказала: «Итак, за работу!»

Indomitable[290], говорят англичане, и это, без сомнения, больше подходит к Мадемуазель Шанель, чем французское indomptable[291], потому что в этом прилагательном есть оттенок благородства.

Я уже долгие годы не занимался журналом «Мари-Клер». Трудные для Коко Шанель годы, когда мода, нарушив традиционный ход, вместо того чтобы спуститься из салонов модельеров на улицы, с улиц (и с Карнеби-стрит)[292] поднималась в салоны. Это не мешало мне все чаще видеться с Коко. Она меня завораживала, сам хорошенько не знаю чем. Когда она мне показала ателье, помещенное без ее ведома рядом с ее собственными, рядом с ее Домом, под крышей, носящей в каком-то роде ее имя, мне показалось, что я наконец открыл ее для себя. Значит, она тоже уязвима, она страдала, ей было больно. Короче говоря, она человек, женщина, она, которая появлялась всегда забронированная с ног до головы, чуждая каким бы то ни было эмоциям.

Я не мог поверить, что с ней посмели так поступить. Я считал ее неприступной. Что можно было сделать с ней? Ограничить ее власть, дать ей немного меньше денег?

Они ополчились против ее господства, хотели отнять у нее скипетр и корону. О! Следовало признать, что ее господство было подорвано. Она теряла свое положение и значение. Пресса больше не занималась ею. Повторяю: если в коммерческом плане Шанель сохранила свою прочную ценность, если ее Дом моделей, даже работающий не в полную силу, оставался могучим механизмом для выпуска и продажи духов, то тем не менее Шанель переставала быть событием, как это называют в прессе. Почему журналист, специализирующийся в области моды, будет искать новизну на рю Камбон? Каждые полгода там видели те же безукоризненные костюмы, даже все более и более совершенные, но как это совершенство могло быть отражено на фотографиях или в заголовках статей? Мини-юбки, почти обнаженные манекенщицы — вот что питало специальные номера, что составляло ударный элемент коллекций, что производило шок при демонстрации.