Среди валявшихся на лугу Безымянных были раненые, корчившиеся от боли или пытавшиеся дотащить свои истерзанные тела до леса.

Ратха бесстрастно смотрела, как ее народ разбредается по лугу. Пастухи изливали свою все еще не утихшую ярость на раненых, они драли их когтями и клыками, превращая в груды окровавленных лохмотьев, в которых еще недолго теплилось слабое дыхание, прежде чем отлететь навсегда.

Ратха мрачно смотрела на эту резню.

Она не давала приказа терзать раненых, но и не запрещала этого. Она не забыла, как разбойники рвали еще живого Срасса и пожирали его мясо. Поэтому она смотрела, не принимая в этом участия, ибо во рту у нее все еще стоял вкус крови, смешанный с горечью обугленного дерева.

— Давшая Новый Закон, — прозвучало рядом, и Ратха все так же молча посмотрела в глаза Такура. Эти глаза тоже светились, но не отсветом Красного Языка, а нежным сиянием рассвета, занимавшегося над лесом.

— Я устала, — резко ответила Ратха. — Если ты снова хочешь показать мне, как изменился мой народ, то подождешь, пока я высплюсь.

— На этот раз я хочу показать тебе не твой народ, — отозвался Такур.

Ратха сощурила глаза.

— А что же тогда? Безымянных?

— Одного из раненых разбойников. Он еще жив. Он зовет тебя. Он знает твое имя.

Она почувствовала внезапный холод в животе. Этот холод стремительно растекся по ее спине и хлынул в лапы. Только один из Безымянных мог знать ее имя. Но Ратха думала, что он далеко отсюда, в безопасности своей территории!

— Веди меня к нему, — хрипло выдохнула она.

Такур повел ее к опушке леса, к длинной бледной тени сосны, росшей в стороне от своих подруг. Тень становилась темнее, а трава, наоборот, светлела, по мере того, как небо из фиолетового делалось сначала розовым, а потом золотым.

Два пастуха сидели рядком, глядя на раненого разбойника, лежавшего под сосной. Когда Ратха приблизилась, они обвили хвостами лапы и оскалили зубы на раненого.

— Нет, — резко сказала Ратха. — Он не станет убоиной, пока я не прикажу.

Они с Такуром подошли к Безымянному. Мускулы слабо сокращались под пропитанной кровью медно-рыжей шерстью.

Затем Ратха услышала слабый и хриплый голос.

— Она пришла, брат? Мне тяжело поднять голову.

— Она пришла, — ответил Такур, и Ратха почувствовала, как он подтолкнул ее вперед, сам оставшись стоять.

Она шагнула в прохладную тень под деревом. Морда разбойника приподнялась, и распухшие губы расплылись в насмешливой ухмылке. Ратха увидела сломанный нижний клык.

— Подойди ко мне, Ратха, — сказал Костегрыз, и кровавая пена закапала у него из пасти. — Дай мне посмотреть на ту, что возглавила племя. Ах, да, — прохрипел он, когда она приблизилась. — Ты стала сильной и неистовой. Ты станешь гораздо лучшей предводительницей, чем Меоран. Это ж надо было быть таким дураком, чтобы прогнать тебя! Ах, какой глупец!

Ратха едва не бросилась на него. Она прыгнула и приземлилась так близко, что едва не наступила ему на морду передними лапами. Потом с бешенством посмотрела ему в глаза.

— Зачем ты пришел? Зачем?!

— Увидеть тебя, — прошептал он, глядя на нее. — А если повезет, умереть от твоих клыков.

— Прекрати насмехаться надо мной, Костегрыз, или, клянусь Красным Языком, я исполню твое желание! Ты же сказал мне, что больше не хочешь иметь ничего общего с Безымянными! Неужели твоя земля стала такой маленькой, что уже не могла прокормить тебя в щедрую пору года?

— Нет. — Костегрыз мучительно раскашлялся, грудь его судорожно вздымалась.

Ратха увидела, как кровь ручейком побежала у него из пасти. Нижняя часть его груди была вся разбита и вдавлена внутрь. Кровь хлестала из глубоких ран, длинный зазубренный осколок кости торчал наружу из порванной шкуры.

— Жуткий вид, да, племенная кошка? Это мне награда за то, что возглавил стаю трусов. Они набросились на меня, чтобы спастись от Красного Языка, а когда я упал, пронеслись прямо по мне. — Он снова усмехнулся и сморщился от боли. — А потом пришли твои пастухи и поиграли со мной немножко. Что и говорить, не такой смертью я хотел бы умереть!

— Зачем ты пришел? — Ратха всем сердцем хотела ненавидеть его, но голос не подчинялся ей, он дрожал и срывался.

— После того, как я прогнал тебя, а котята сбежали, уже ничто не держало меня на старой территории. Когда Безымянные проходили через мою землю, я пошел с ними.

— Котята сбежали?

— Да. Ты была права насчет них, Ратха. До сих пор не могу поверить, что зачал такую банду! Последнее время я едва мог удержать их от того, чтобы они не загрызли друг друга и меня заодно! Они сбежали, маленькие свирепые убийцы.

— Значит, Охотница-на-Чертополох осталась жива?

— Да, она жива, только обезумела. Думаю, ты еще увидишь ее, если Безымянным хватит глупости вновь прийти сюда. — Он снова раскашлялся, судорога прошла по его телу. — Я вновь увидел тебя, Ратха. Это все, о чем я мог попросить и все, чего хотел.

— И это все, чего ты хотел от меня, Костегрыз? — спросила Ратха, пытаясь подавить внезапную горечь, захлестывающую ее изнутри.

— Если твои клыки помогут мне отправиться на темную тропу, я не буду в обиде, — ответил Костегрыз. — Но если ты не можешь убить меня, то попроси кого-нибудь другого.

Ратха сглотнула, не в силах выдавить ни слова. Потом повернулась к Такуру. Тот встал и подошел к Костегрызу. Проходя мимо Ратхи, он коснулся боком ее бока.

— Прочь, пастухи! — завизжала Ратха на двух членов своей стаи, по-прежнему сидевших и смотревших на происходящее. — Вам тут нечего делать!

Они вскочили и бросились прочь. Ратха потрусила было за ними, а потом перешла на шаг и побрела вперед, глядя, как ее народ тащит трупы Безымянных на земляную поляну, где полыхал костер.

Фессрана и другие пастухи, помогавшие ей, без устали подбрасывали ветки в пламя, и вскоре оно разгорелось так ярко и сильно, что могло пожрать всех мертвецов.

На другом краю луга мирно паслись пестроспинки, не выказывая ни малейшего следа пережитых ночных ужасов. Ратха долго смотрела на эту мирную сцену, прежде чем повернуться к огню.

Трава зашелестела у нее за спиной, и знакомый запах окружил ее. Но Ратха не поворачивала головы до тех пор, пока Такур не остановился перед ней.

— Я держал своего брата за горло, пока он не затих, — тихо сказал Такур.

— Он сказал что-нибудь еще?

— Только то, что вожакам племени не запрещено горевать и оплакивать мертвых.

Ратха разинула пасть.

— Надменный блохастый сын падальщика! Значит, он вообразил, будто я стану оплакивать его? Он думал, что я… я., буду плакать… по… по… — Голос ее оборвался, превратившись в горестный вой, и Ратха больше не могла сдерживать свое горе.