— Это я обнаружил ее труп во дворе своего дома, — выпалил Найт, внезапно охваченный злостью. — Я не просил о том, чтобы меня втягивали во все это, не хотел ничего подобного.

— Она умерла быстро? — спросила Черч, по-прежнему не глядя на него.

— По-моему, да.

— Что ж, — пробормотала она. — Наверное, это хоть что-то.

Женщина резко поднялась на ноги, и Томас увидел, что она совсем не такая старая, как ему сначала показалось. Писательница медленно, но уверенно приблизилась к нему. Найт вспомнил ее ярость, обращенную на Дагенхарта, и был вынужден внутренне собраться, чтобы не шагнуть назад.

— Я ее не убивала, мистер Найт, хотя мы с Даниэллой спорили по многим вопросам, в первую очередь, разумеется, из-за денег, — сказала она. — Я не хотела ее смерти. Мы с ней ругались, но при этом у нас было много общего.

— Быть может, мы где-нибудь укроемся от дождя и немного побеседуем? Я мог бы отвезти вас в паб. Давайте поговорим, чего-нибудь выпьем.

— У меня велосипед.

— Его можно положить в багажник. Нам надо бы укрыться от дождя.

Она задумчиво посмотрела на него широко раскрытыми глазами, и Томасу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляда. Казалось, рядом с ним находится бык или лисица. Черные глаза женщины были наполнены непостижимым инстинктом, чувством настолько чуждым, что в нем почти не было ничего человеческого.

— Вы можете отвезти меня домой, — наконец сказала писательница.

Она прошла мимо Томаса, и он на какое-то мгновение остался стоять на этом глухом пустыре за воротами, один во власти стихии, окруженный срезанными цветами.

— Что это было за место? — поинтересовался Найт, как только они отъехали.

Ему нужно было проявлять крайнюю осторожность в расспросах, и он решил, что эта отправная точка окажется достаточно нейтральной. Томас ощущал присутствие Эльсбет Черч на соседнем сиденье, слишком близко. Она пахла сырой землей и промокшей под дождем одеждой.

— Здесь был большой загородный особняк. Он сгорел дотла в восемнадцатом столетии.

— Почему вам нравится тут находиться? — спросил Найт.

В ее голосе было что-то такое, что действовало ему на нервы, какая-то отрешенная задумчивость, из-за чего он звучал подобно старой грампластинке, сквозь треск и шипение времени. Казалось, на самом деле этой женщины здесь нет.

«Как Маргарет», — подумал Томас.

Мстительная французская королева, впервые появившаяся у Шекспира в первой части «Короля Генриха VI», все еще извергала проклятия три пьесы спустя, в «Ричарде III», во время событий, которые произошли уже намного позже смерти ее исторического прообраза. Она держалась лишь благодаря силе своей мстительности и злобы, подобно призраку из работ Сенеки.

— Я люблю тишину, — заявила Эльсбет Черч, она явно говорила неправду.

Томас был почти уверен в этом, но она больше ничего не собиралась добавить.

— Вы с Даниэллой ссорились из-за денег?

— У нее всегда лучше получалось общаться с людьми, — сказала писательница, по-прежнему задумчивая, но уже более приземленная, осязаемая. — Интервью, встречи с читателями, выступления по телевидению. В Штатах обожали Даниэллу с характерным британским акцентом и старинным родовым особняком. Я ничего не имела против, предпочитала оставаться в тени. Но груз рекламных поездок, необходимость вставать среди ночи, чтобы в прямом эфире давать интервью телеканал, вещающему в шести часовых поясах от нас, постоянные улыбки перед объективами — все это оказалось для Даниэллы чересчур. Точнее, она преисполнилась сознанием собственной значимости, уверовала в то, что делает львиную долю работы.

— Но в действительности книги писали вы! — воскликнул Томас.

Эльсбет Черч тихо рассмеялась, и Найт почувствовал, как у него на затылке волосы встают дыбом. Этот язвительный, звериный смешок вырвался из самых глубин ее горла.

— Да, но для того, чтобы книга стала бестселлером, мало просто ее написать, — продолжат она. — Особенно когда есть знаменитый автор. Даниэлла решила, что для успешных продаж публичный образ гораздо важнее, чем содержание книг. В чем-то она была права. Многие замечательные книги никому не приносят ни гроша, но стоит поместить на обложку фотографию какой-нибудь звезды, издать написанные безымянным «негром» мемуары бывшего телеведущего, спортсмена или политика, и можно грести миллионы.

Лицо Даниэллы, ее странные, необычные глаза при пересчете на фунты выливались в тысячу слов, а то и больше.

Томас уже успел забыть глаза Даниэллы Блэкстоун, один зеленый, другой неестественно фиолетовый. Даже в смерти они притягивали к себе внимание. Оставалось только гадать, как они выглядели, когда Даниэлла была жива.

— Но вы с ней не соглашались, — Найт поежился и стряхнул с себя это воспоминание.

— Наверное, тут дело пошло на принцип. Полагаю, в смысле рыночного успеха Даниэлла, вероятно, была права. Но я все равно считала, что книга — это в первую очередь то, что в ней есть, слова, составляющие фразы, а не то, как она продается.

— В итоге вы разошлись, и Даниэлла не смогла больше продать ни одной книги.

— В этом есть грустная ирония, вы не находите? Рынок ее обожал, но читатели любили также этого двуствольного автора: Блэкстоун и Черч. Издатели толпой устремились к Даниэлле, но, как только увидели, что она написала, разом отпрянули назад, бросили ее на произвол судьбы. «Чересчур рискованно», — сказали они. Печально, особенно если учесть, что Даниэлла рассчитывала на огромный аванс. Услышав о ее смерти, я сначала подумала, что она наложила на себя руки. Даниэлла так жаждала успеха.

Эльсбет Черч по-прежнему говорила отрешенно, напоминая сомнамбулу или человека, находящегося под действием гипноза, но теперь она уже не казалась Томасу такой странной и чуждой. Быть может, все объяснялось тем, что они находились в машине, а не в пустынном, гнетущем месте. Наверное, он просто начинал к ней привыкать.

— Даниэлла любила Шекспира? — спросил Найт.

Черч заколебалась, уставилась на мокрую от дождя дорогу впереди и ответила:

— Не особенно. А что?

— Я просто подумал… Понимаете, писательница, живущая совсем рядом со Стратфордом… — Томас недоговорил, но Черч ничего не сказала. — Вам когда-нибудь приходилось слышать о «Плодотворных усилиях любви»? — спросил он.

— Они утеряны, — ответила Черч.

— Что вы хотите сказать? — возбужденно встрепенулся Найт.

— Не «плодотворные», а «бесплодные».[40]

— Да, — пробормотал Томас. — Я ошибся.