Здравствуй, Гудогай. Давненько меня тут не высаживали. Года два, наверное. Вот твой обменник, который откроется через четыре часа. Вот пропускной пункт, украшенный – специально для литовцев – плакатиком: седой ветеран строго напоминает, что никто не забыт и ничто не забыто. Вот сонный дождик, штрихующий и без того серую станцию, вот погранпост, там мой паспорт – его отдадут в восемь часов, когда придет электричка на Молодечно (а обменник, напомню, откроется только в десять). Как меня тут шмонали позапрошлой весной, мамочки родные… Но это на выезде. А мне пока что выезда нет, я пока что невыездной. Мне прямая дорога в Минск, поскольку в Гудогае, по недоступным здравому уму причинам, транзитными визами не занимаются.

Для таких, как я, тут всегда дежурит пара таксистов, готовых за 80 баксов отвезти в Минск и обратно (при том, что до Минска сто тридцать км и еще тридцать – до аэропорта, где обретается дежурный консул). Надо думать, эта парочка больше всех заинтересована в сохранении сложившегося бардака. Договариваюсь с водилой и иду к погранцам за паспортом.

– За сколько ты с ним договорился? – спрашивает один из прапоров.

– У него спытай, – грамотно отвечаю я.

– Заплатил бы нам – был бы уже в Вильнюсе…

– Так я ж давал – не берете… Вон тот, белесый…

– А-а, – прапор снисходительно морщится, – новичок, малахольный…

Выцарапав паспорт, гружусь вместе с сумкой в такси. И мы на побитой, но прыткой «тойоте» катим в город-герой Минск.

По дороге, чтоб не заснуть, водила рассказывает о себе. Сам он нездешний, из-под Гомеля. После Чернобыля вместе с женой и двумя дочками переехал под Гудогай – жена родом отсюда. Купили хату, обустроились, но для местных он до сих пор чужак, какие-то нелады с председателем колхоза. В девяностые годы занялся бизнесом: поставил ларек при дороге, потом мангал с пеньками, потом небольшой трактир. У обеих дочек с тринадцати лет, как пошло созревание, нелады с щитовидкой, каждый год по весне ложатся в больницу, так что практически весь доход от трактира уходил на лекарства. «Молодые девчонки, одной двадцать два, другой двадцать, – голос у водилы почти равнодушный, такой немножечко отстраненный, – и вот такие шишки на шее, представляешь?» Представлять не хотелось. Вдогонку какая-то сволочная история про то, как ему подкатили для дочек какое-то контрабандное западное лекарство, жутко дорогое, а в больнице его отказались вкалывать «во имя социальной справедливости и равенства всех больных». А в прошлом году нагрянули люди от батьки, личный ОМОН, и трактир закрыли, потому как приграничная зона и все такое (про «все такое» я уточнять не стал). В общем, осталась только машина. Ею второй год и кормится, и лечится все семейство.

Что-то мне стало душно и грустно от этого рассказа почти до слез. И стыдно за то, что торговался, сбив цену с 80 баксов аж до 60-ти. Я попросил остановиться, вышел и закурил, потому как он был решительно некурящим, мой таксопер. Оглянулся окрест, увидел умытый дождем дорожный знак с названием населенного пункта – ВЕЛИКАЯ ДАЙНАВА, – и душа моя уязвлена стала. Грустно жить на свете, господа, когда у молодых девчонок растут шишки на шее.

В общем, сбил мне водила своим рассказом какую-то внутреннюю резьбу. И в минском аэропорту я полаялся с тем, с кем лаяться не положено, – с сотрудником визовой службы. Для начала этот заспанный недотепа в мятом костюмчике объяснил мне, что «здесь вам тут не проходной двор, а суверенная держава». Вот и отправляйте домой, соглашался я, какого хера заставляете меня шляться по вашей суверенной державе. Ехал бы через Латвию, возражает помятый. «То есть зарабатывать на транзите вы не желаете, – резюмирую я. – Это ваше личное мнение или позиция государства?» Тут лицо заморгало, пытаясь оценить степень угрозы, но оценить не смогло и взяло тайм-аут, то есть просто-напросто опустило жалюзи в своем служебном окошке. Гениально. Сейчас оно проспится, а проситель за это время немножечко поумнеет. Я плюнул, вернулся к таксисту, и мы поехали в Минск.

В конце концов, еханный бабай, кому это надо? Кому из нас надо в Литву? Лично мне нужен Минск. Это ему должно стараться, чтобы я ехал из аэропорта в город с крюком в четыреста километров через четыре погранпоста (если туда и обратно), чтобы опять меня потрошили в Каменном Логе, просматривали записные книжки и спрашивали, кому везу свой побитый ноутбук, это его интерес, не мой. А мой интерес был – минские архивы, дома, подворотни, речки Свислочь с Немигой, короче – здешний genius loci, то бишь гений места, если только он еще не мутировал окончательно. Вечное пространство транзита оборачивалось конечным пунктом маршрута. Я расплатился с таксистом, пожелал ему удачи и вышел в городе, откуда пошла наша фамилия, в привычном для себя статусе нелегала.

Улица называлась проспектом Скорины. Молоденькие официантки, ежась от сырости, расставляли столики под навесами. В ближайшей обменке я поменял сто долларов на двести четырнадцать тысяч белорусских рублей, потом сел за столик, заказал драники со сметаной (порция стоила четыре тысячи) и перевел время на час назад. В записной книжке обнаружилось с десяток минских телефонов и адресов – для начала достаточно. Драники хрустели на зубах как в детстве.

На второй день по приезде я собрался на рынок, поскольку, согласно уставу, нормальные шпионы вроде меня начинают городской обход именно с рынков. Дело даже не в ценах – в крупных городах не рынки задают уровень цен. Тут каким-то непонятным образом оседает подноготная любого города: на рынках анатомия человеческих отношений представлена, пожалуй, в наиболее чистом, наиболее адекватном для данной местности виде. Так я полагал, пока не оказался на Комаровке – центральном торжище белорусской столицы.

Комаровский рынок показался мне, москвичу, полным бредом, фикцией и обманом, чем-то вроде предвыборной басни совсем охреневшего от своих прожектов Лужкова. Сдуру можно было решить, что это потемкинская деревня, выстроенная специально для действующих по уставу шпионов, – кабы не масштабы деревни. Представьте себе торжище размером с два футбольных поля, одно из которых – полностью крытый рынок, то есть циклопическое сооружение вроде нашего Олимпийского стадиона, а второе, именуемое «сезонный рынок», тоже крытое, только без стен. Все это пространство занято торговыми рядами, оборудованными по последнему слову техники, причем торговки каждого ряда красуются в фирменной комаровской промодежде определенного цвета: синий ряд, голубой, красный, желтый, снова синий… Цены ниже, чем в магазинах, изобилие всего, идеальная чистота и никакой толчеи – это при том, что ежедневно на Комаровке отоваривается полтораста тысяч минчан. Скульптуры, фонтаны, детская комната, холодильные установки, продуманная система информации, удивительная взаимная доброжелательность покупателей и торговцев – я ходил по Комаровскому рынку и отчетливо понимал, что всего этого не может быть, потому что так не бывает. Избавиться от ощущения потемкинской деревни в духе светлого коммунистического завтра не получалось. Не получалось избавиться от ощущения, что присутствуешь на съемках масштабного блокбастера «Кубанские казаки-2».