Гостиная, объединенная с кухней, сохраняла стиль розовой кисейности. Белая с позолоченными бордюрами кухонная мебель, которой, вероятно, пользовались крайне редко, овальный обеденный стол, розовый велюровый диван с кисточками и золотыми позументами, мраморная женская головка на стеклянном столике. Жене такие хоромы и не снились. Впервые в жизни она почувствовала, как в ее душе шевельнулась обыкновенная мещанская зависть. Она с трудом подавила полный скрытого вожделения вздох, очень надеясь, что Стрижелецкая ее чувств не заметила.

– Присаживайтесь, – предложила Жене хозяйка, устраиваясь на кончике стула возле обеденного стола и закидывая ногу на ногу. Ножки у нее были стройные, а ступни просто крошечные, как у Золушки, с тонкими щиколотками.

Женя взглянула на низкий утопающий в подушках диван, на Стрижелецкую и пристроилась на высоком кожаном табурете возле мраморной стойки, отделявшей кухню от комнаты. Так она казалась себе выше, значительнее и так она чувствовала себя более собранной и готовой к предстоящей беседе.

– Итак, какая сенсационная новость привела вас ко мне? – насмешливо спросила Стрижелецкая.

И Женя, с огромным трудом сдерживая рвущееся наружу самодовольство, предвкушая, как сейчас вытянется, побледнеет холеное лицо Виктории Дмитриевны, проговорила, неспешно растягивая слова и не сводя глаз со своей жертвы:

– Меня привели к вам несколько ксерокопий. – И Женя извлекла из сумки прозрачный файлик с ксерокопиями свидетельств о браках и разводах, последними среди которых лежали свидетельства на имя Дробышевой Виктории Дмитриевны, и наконец, диплом о медицинском образовании и выписка из трудовой книжки.

Стрижелецкая с легким интересом протянула руку и, взяв файлик, вытряхнула из него на стол тоненькую пачку листочков. Она просмотрела первый, и ее левая бровь изогнулась в легком недоумении, на лице написано было искреннее разочарование. Она словно вопрошала «и это все?».

Женя безучастно улыбалась. Наконец, Стрижелецкая добралась до трех последних листочков, и лицо ее едва заметно дрогнуло. Женя смогла это заметить лишь потому, что напряженно следила за ней.

Стрижелецкая аккуратно сложила ксерокопии в стопочку, по порядку, и обернулась к журналистке.

– В чем же сенсация? – В ее голосе звучало легкое разочарование. Она не переигрывала. Женя была готова ко всему и легкой победы не ожидала.

– Сенсация в том, что вы убили двоюродного брата Сергея Кольцова Дмитрия Михайлова, а ваш бывший муж убил его дядю Константина Петровича Михайлова, за что был осужден. Сенсация состоит в том, что Анна Павловна Михайлова, родная тетка Сергея Кольцова, узнала вас, когда Кольцов привез вас знакомиться с ней. Сенсация в том, что кроме Дмитрия Михайлова на вашей совести еще как минимум пять жизней, – неспешно, ровным голосом, гордясь внутренне собой, рассказывала Женя. – Простите, оговорилась, шесть. Ведь Сергея Кольцова тоже убили вы. А также пятеро людей, ставших по вашей милости инвалидами в результате вынужденного донорства, и еще несколько человек, чьему здоровью был нанесен немалый ущерб в результате инициированных вами хулиганских нападений. Шесть семей потеряли близких, у некоторых из пострадавших распались семьи. Марина Кольцова находится в КПЗ по ложному обвинению. Ведь это вы подставили подругу.

Стрижелецкая молча поднялась и, обойдя Женю, прошла в кухню. Она открыла шкафчик и достала бутылку «Боржоми». Руки ее не дрожали, но лицо больше не выражало циничного, насмешливого самодовольства.

Виктория Дмитриевна налила в красивый хрустальный стакан минералки и сделала несколько неспешных глотков. Женя ждала.

– Сами все раскопали? – спросила, наконец, Стрижелецкая.

– Сомневаетесь в моих способностях? – Девушка настороженно смотрела на Викторию Дмитриевну, готовая к любой реакции.

– Нет. Скорее восхищаюсь, – спокойно ответила та. – И как же вам это удалось?

Стрижелецкая стояла, прислонившись спиной к столешнице и опершись на нее разведенными в стороны руками, и с умеренным любопытством смотрела на Женю. Такой выдержке позавидовал бы Штирлиц, которого расколол Мюллер.

– Побеседовала с соседкой Анны Павловны, та кое-что рассказала о семействе, я съездила в Москву, разыскала потерпевших, добралась до больницы, – не совсем правдиво и очень скомканно рассказывала журналистка. – Неужели вы не узнали Михайлову, когда пришли знакомиться с теткой Кольцова?

– Нет, – пожала плечами Стрижелецкая. – Я не так уж хорошо ее запомнила, к тому же много времени прошло, да и постарела она очень. Вы салат будете? Я только что с работы пришла, еще не ужинала, – доставая из холодильника овощи, спросила Виктория Дмитриевна.

Ее ладная, округлая фигурка, облаченная в модное светлое платье с плиссированной юбкой, Стрижелецкая смотрелась отлично, легко передвигалась по кухне, доставая салатник, готовя разделочную доску.

– Вы что, совершенно не переживаете из-за совершенных вами убийств? – с каким-то священным ужасом спросила Женя. Стрижелецкая стала ее пугать.

– Какие именно убийства вы имеете в виду? – обернулась к ней Виктория Дмитриевна, тряхнув копной каштановых волос.

– Кольцова, например, его родственников, – проговорила девушка, почувствовав вдруг горячее желание бежать из этой квартиры как можно дальше.

– Сергея мне было жалко, – откладывая кочан салата, произнесла Стрижелецкая, – умный был мужик, талантливый бизнесмен, далеко бы пошел. Он политикой собирался заняться. Жаль, что так вышло.

– И это все? Жаль, что так вышло? Вы что, сумасшедшая? – внезапно охрипшим голосом проговорила Женя.

– Нет, – глядя ей в глаза, сказала Виктория Дмитриевна. – Я же не хотела его убивать, так вышло. И потом, каждый врач, особенно хирург, переходит в своей работе определенную психологическую грань, которая помогает ему в работе. Он привыкает причинять людям боль. И потом, операция, разрезание живой плоти, извлечение органов, пересадки – все это сродни разделке туши животного на бойне, не каждому под силу. Но это необходимо, это должен кто-то делать.

Голос Стрижелецкой звучал убедительно, четко, и Жене даже на минуту показалось, что это она не права, просто она не понимает чего-то очень важного из-за своей неопытности и молодости. Но тут она вспомнила о семье Огаревых, и еще об администраторше Ладе, и мысли ее вернулись в здравое русло.

– Вы что же, считаете, что ничего плохого не сделали, ни тогда, пересаживая почки не тем людям, ни сейчас, убив Кольцова и подставив Марину? А как насчет администраторши из салона красоты? Еще одна туша на бойне? – пыталась как-то достучаться до Стрижелецкой Женя, вывести ее из зоны комфорта.

– Разве операции по пересадке органов прошли не успешно? – скривив в ложном сомнении губы, спросила Стрижелецкая. – Просто вместо одних людей я спасла жизнь другим, ничуть не более плохим, а возможно, и лучшим. Почему вы решили, что лучше меня знаете, кому жить, а кому умирать?

– Я не знаю. Так же как и вы. Это известно лишь там. – Женя указала рукой вверх. – Но вот люди, отдавшие собственные органы ради спасения близких, добровольно согласившиеся стать инвалидами, вправе были выбирать, ради кого они это делают. Они были вправе распорядиться собственным здоровьем, вы обманули, обокрали их, вы, вы… – она никак не могла подобрать нужное слово, достаточно выразительное и тем не менее приличное. Опускаться до базарной ругани не хотелось.