Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Даже не верится, правда? – прошептала Мария.
– Просто жуть берет, – сказал Найэл. – Как если бы ее накачали кокаином. Что, если в будущем это приведет к роковым последствиям для ребенка?
– Мне все равно, – сказала Мария, – лишь бы сейчас она лежала спокойно.
Внезапно наступившие тишина и покой были просто восхитительны. Водная гладь после шторма. Найэл тронул машину с места и прибавил скорость. Мария прижалась к его плечу.
– Как было бы просто, – сказал Найэл, – если бы всякий раз, когда нервы на взводе, можно было бы зайти в «Вулвортс» и купить соску. Пожалуй, я тоже обзаведусь парочкой. Возможно, именно этого мне и не хватало всю жизнь.
– По-моему, – сказала Мария, – в этом было бы что-то непристойное. Взрослый мужчина ходит с куском красной резины во рту.
– Почему непристойно?
– Ну хорошо, возможно, и нет. Но по меньшей мере вызывающее отвращение. Куда теперь?
– Куда пожелаешь.
Мария задумалась. В Ричмонд она не хотела возвращаться. Ей не хотелось нести притихшую Кэролайн наверх и приниматься – какая скука – за апельсиновый сок, взбивание подушек, очередное кормление и многое другое, чем ей предстояло заниматься. Не хотелось играть роль дост. миссис Чарльз Уиндэм в домашней обстановке. Ричмондский дом без Чарльза и всего прочего, если не считать свадебных подарков и мебели, прибывшей из Колдхаммера, вдруг показался ей петлей на шее.
Странно, но впервые за долгие годы она вспомнила про кукольный дом, который Папа и Мама подарили ей в семь лет на день рождения. Она, как завороженная, играла с ним две недели и никому не позволяла даже прикоснуться к нему. Затем одним дождливым днем, поиграв с ним несколько часов, вдруг обнаружила, что он ей надоел и больше не нужен. Тогда она подарила его Селии. Селия хранит его по сей день.
– Так куда же мы едем? – спросил Найэл.
– Поедем в театр, – сказала Мария. – Отвези меня в театр. Я посмотрю, как ты репетируешь.
Привратник служебного входа был старым знакомым Марии.
Он приветствовал ее, и его лицо расплывалось в улыбке.
– Ах, мисс Делейни, – сказал он. – Вам следует почаще навещать нас. Вы здесь слишком редкая гостья.
Редкая гостья… Почему он так сказал? Неужели он имел в виду, что ее начинают забывать? Кэролайн уложили на подушки, которые Найэл вынул из машины, укрыли пледом и отнесли в одну из лож бельэтажа, где и устроили на полу. Она крепко спала, зажав соску во рту. Затем Найэл спустился на сцену, а Мария перешла в соседнюю ложу и села в кресло заднего ряда; ведь, в сущности, она не имела права присутствовать здесь, поскольку появление постороннего на репетиции спектакля, к которому он не имеет отношения, считалось немалой наглостью. Раньше ей не доводилось видеть репетиции ревю, и она с радостью убедилась в том, что на них царит куда больший беспорядок, чем тот, что она наблюдала на собственном опыте. Сколько споров. Сколько людей говорят одновременно, не слушая друг друга. Сколько кусков и фрагментов, которые никогда не сольются в неразрывное единство; и время от времени музыка Найэла, такая дорогая и близкая – он уже играл ее для Марии на рояле, – более яркая и насыщенная в оркестровом исполнении, и сам Найэл в его нелепой одежде нетвердой, порывистой походкой движется по сцене, пытаясь во все вникнуть, всех понять.
И ей захотелось быть там, на сцене. А не сидеть во мраке пустой ложи, ожидая, что Кэролайн вновь расплачется.
Ей захотелось оказаться в театре, который она знала, частицей которого была, принимать участие в репетиции пьесы, ее пьесы, не чужой… Репетиции идут уже третью неделю, она давно принялась за дело, знает текст… И, проведя на сцене весь день, действительно весь день чувствует легкую усталость, нервы сдают. «Что?» – раздраженно спрашивает она режиссера, который окликнул ее из партера. Тут же спохватывается, ведь ни в чем нельзя быть уверенной, могут и уволить. Но режиссер – вероятно, сам в прошлом актер – человек привлекательный, обходительный и, возможно, пользующийся успехом у женщин, беззвучно смеется и повторяет: «Мария, дорогая, если не возражаете, пройдем этот кусок еще раз». Она не возражает, она понимает, что была не на высоте. Она и сама хотела его повторить. Немного позднее, после репетиции, они идут вместе выпить в паб напротив; она слишком много говорит, он слушает, и наконец она чувствует себя настолько усталой, что у нее остается лишь одно желание – умереть. Да, это была бы прекрасная смерть. Та смерть…
Мария вдруг опомнилась и увидела, что Найэл, который недавно поднялся в бельэтаж, стоит перед ней на коленях.
– В чем дело? – шепотом спросил он. – Ты плачешь?
– Я не плачу, – ответила Мария. – Я никогда не плачу.
– Они ненадолго прервались. В половине седьмого у них всегда перерыв. Тебе с Кэролайн лучше подняться в мою комнату, пока вас не заметили.
Мария зашла в соседнюю ложу за Кэролайн, и Найэл с пледами, пеленками и рожками в руках повел ее вверх по лестнице в свою смешную квартиру под самой крышей театра.
– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил он Марию.
– О чем?
– О ревю.
– Не знаю. Я по-настоящему и не смотрела, – ответила Мария.
Найэл взглянул на нее, но ничего не сказал. Он все знал. Всегда. Он налил ей выпить, зажег спичку и дал прикурить, но минуты через две Мария отшвырнула сигарету – она никогда много не курила. Он усадил ее в кресло… сиденье продавлено, пружины разбиты… и нашел стул, чтобы она положила на него ноги. Закутанная в пледы Кэролайн спала на его кровати. Соска свисала у нее изо рта.
– Почти семь часов, – вздохнула Мария. – Уже несколько часов она не брала рожок.
А еще пеленки. Что делать с пеленками? Она протянула руки к Найэлу, он подошел и опустился рядом с ней на колени. Она подумала о гостиной в стиле регентства в ее ричмондском доме, небольшой, строгой, изысканной. Рядом с ее креслом лежит наготове вечерняя газета. В камине пылает огонь. Горничная все прибрала и задернула портьеры… Здесь, в комнате Найэла под крышей театра, занавески еще не задернуты.
С Шафтсбери-авеню к голым, глядящим в пустоту окнам поднимался шум машин, а внизу по тротуарам спешили проходившие мимо люди; некоторые направлялись в метро на Пикадилли, другие торопились на встречу с друзьями, чтобы вместе побродить по городу. Во всех театрах зажигались огни. «Лирический театр», «Глобус», «Театр Королевы», «Аполлон», «Парнас»… По всему Лондону во всех театрах зажигались огни.
– Дело в том, – сказала Мария, – что мне не следовало выходить замуж.
– Замужество не должно слишком отразиться на тебе, – сказал Найэл. – Ты можешь делать два дела одновременно. Всегда могла. Даже три.
– Наверное, да, – сказала Мария. – Наверное, могу.
Они боялись разбудить Кэролайн и поэтому разговаривали шепотом.
– Чарльз хочет переехать поближе к Колдхаммеру, – сказала Мария. – Что тогда? Я не могу жить в Колдхаммере.