– Тебе надо будет снять квартиру, – сказал Найэл. – Приезжать в Колдхаммер на выходные. Он слишком далеко, чтобы каждый день ездить туда и обратно.

– Я уже думала о квартире. Но поможет ли она? Не будет ли Чарльз против? Не разобьет ли это нашу семейную жизнь?

– Не знаю, – ответил Найэл. – Я не знаю, что делают в таких случаях женатые люди.

В здании напротив вспыхивали все новые огни, посылая в темную комнату разноцветные полоски света. На углу улицы газетчик выкрикивал: «Последний вечерний выпуск, последний вечерний выпуск!» По проезжей части с гулом тек нескончаемый поток машин.

– Надо возвращаться, – сказала Мария. – Я с ума сойду, если не вернусь.

– Чарльз будет смотреть на тебя из ложи, – сказал Найэл. – И страшно гордиться тобой. Станет вырезать из газет и журналов все рецензии и наклеивать их в альбом.

– Да, – сказала Мария, – но он не может заниматься этим всю жизнь – смотреть на меня из ложи и наклеивать в альбом всякую чепуху.

Зазвонил телефон. Мягким, мелодичным приглашением. Он пробудил Кэролайн от наркотического сна, в который ее погрузила соска.

– Он часто звонит, – сказал Найэл. – Я никогда не снимаю трубку. Всегда боюсь, что какая-нибудь зануда хочет пригласить меня на обед.

– А если бы это звонила я? – спросила Мария.

– Сегодня это невозможно. Ты здесь, – сказал Найэл.

Телефон продолжал звонить; Найэл протянул руку за одной из пеленок Кэролайн и набросил ее на аппарат. Бросок был на редкость метким. Пеленка белым саваном повисла на трубке.

– Мы пообедаем в «Кафе ройял», – сказал Найэл. – Место довольно приятное, и меня там все знают.

– А Кэролайн?

– Мы возьмем ее с собой. А потом я отвезу вас домой.

Телефон, замолкший после того, как на него набросили пеленку, снова зазвонил.

– Этот звук навевает покой, я не имею ничего против него. Тебя он не беспокоит? – И Найэл подложил под спину Марии еще одну подушку.

– Нет, – сказала она, протягивая к нему руки. – Пусть звонит.

Селия опустила телефонную трубку и тут же почувствовала себя эгоисткой. Впервые она отказалась сделать что-нибудь для Марии. Она обожает малышку, для нее нет ничего более приятного, чем съездить в Ричмонд и провести с ней день. Но издатель, Папин знакомый по «Гаррику», как нарочно, именно сегодня пригласил Селию зайти к нему с ее рассказами и рисунками, и было бы невежливо просить его перенести встречу.

Скорее всего, он не стал бы возражать, для него это не так уж важно. Но у него так много дел, и если он взял на себя труд встретиться с ней, то лишь из любезности, лишь потому, что она дочь Папы. Нет, не пойти было бы просто невежливо.

Но даже если бы не свидание с издателем, Селия едва ли смогла бы выбраться в Ричмонд. Папа был нездоров. Ему нездоровилось всю последнюю неделю. Он постоянно жаловался на боли. То в голове, то под коленом, то в пояснице. Врач сказал, что с тех пор, как он больше не поет, он стал слишком много курить. Но разве от курения бывают боли? Папа уже несколько дней не был в своем клубе. Он бродил по дому в халате и ни на минуту не желал оставаться один.

– Моя дорогая, – звал он, – моя дорогая, где ты?

– Я в малой гостиной, Папа.

Селия прикрывала промокашкой рассказ, который писала, и прятала под книгу карандашный рисунок – сочинительство и рисование были для нее чем-то сугубо личным, потаенным и сокровенным. Когда вас неожиданно застают за тем или другим, то это все равно как если бы прервали вашу молитву или застали врасплох в ванной.

– Ты работала, дорогая? Я не стану тебе мешать.

Папа устроился в кресле у камина со своими книгами, газетами и письмами, но от самого его присутствия в комнате что-то изменилось. Селия уже не могла сосредоточиться. Из мира грез и уединения она вновь вернулась в мир повседневной реальности. Вновь стала Папиной дочерью, которая сочиняет сказки. Она смутилась и, не в силах совладать с внезапным приступом застенчивости, закусила кончик карандаша. Но утраченное настроение не возвращалось. Время от времени Папа кашлял, шевелился в кресле и перелистывал страницы «Таймс».

– Ведь я тебе не мешаю, дорогая, не так ли?

– Нет, Папа.

Она склонилась над столом, делая вид, что работает, но минут через пять встала, потянулась и сказала:

– Пожалуй, пока хватит. – Собрала свои бумаги, карандаши, ручки и положила их в ящик.

– Кончено? – с облегчением спросил Папа и бросил «Таймс» на пол.

– Да, – ответила Селия.

– Я все думаю о пилюлях, которые прописал Плейдон, – сказал Папа. – По-моему, они мне совсем не подходят. Последние два дня у меня еще сильнее стала болеть голова. Что, если мне еще раз проверить глаза? Может быть, дело в них.

– Нам надо сходить к окулисту.

– Вот-вот, я и сам об этом думал. Но сходим к кому-нибудь стоящему. Найдем действительно первоклассного врача, дорогая.

Его взгляд следовал за каждым движением Селии по комнате.

– Что бы я делал, если бы ты, как Мария, захотела стать актрисой? Иногда я просыпаюсь ночью и спрашиваю себя: что бы я тогда делал?

– Какая глупость, – сказала Селия. – Такая же глупость, как если бы я проснулась однажды и стала размышлять над тем, что бы я делала, если бы ты снова женился и нами командовал здесь совершенно чужой человек.

– Это невозможно, моя дорогая, – сказал Папа, качая головой. – Невозможно. Недавно я прочел в одной газете статью о немом лебеде. Немой лебедь спаривается на всю жизнь. Если самка умирает, лебедь навсегда остается безутешным… Другую он не берет. Я читал статью и думал: ах, это я, я – немой лебедь.

Должно быть, он забыл про Австралию, подумала Селия, про Южную Африку, про нашу поездку в Америку: женщины, как мотыльки, везде кружились вокруг него, и он был отнюдь не немым. Однако она понимала, что он имеет в виду.

– Твои рассказы и талантливые рисунки не отнимут тебя у меня, – сказал Папа. – Но если бы ты была актрисой… Я дрожу при одной мысли о том, что стало бы тогда со мной. Я бы попал в Денвилл-Холл.

– Нет, не попал бы, – сказала Селия. – Ты бы жил вместе со мной в роскошной квартире, и я бы зарабатывала больше денег, чем Мария.

– Суета, – сказал Папа, – презренный металл. Какой прок тебе и мне? Я, слава богу, не скопил ни пенса… Моя дорогая, ты должна показать свои рассказы Харрисону. Рисунки тоже. Я доверяю Харрисону. Его суждения здравы, вещи, которые он печатает, вполне достойны. К тому же он скажет мне правду, а не станет ходить вокруг да около. Ведь это благодаря мне его приняли в «Гаррик».

Селия уже послала этому Джеймсу Харрисону несколько своих рассказов и рисунков после того, как Папа однажды пригласил издателя на ланч, и сегодня должна принести ему в контору еще несколько из тех, что ей удалось разыскать. Однако на душе у нее было неспокойно. Она не знала, чем займется Папа в ее отсутствие.