Он оглядел молчаливую группу и облизнул губы.

— С другой стороны, город Нью-Йорк имеет средства и возможности для проведения адекватного уголовного и судебного расследования. Пассажиры в минимальной степени подвергнутся неудобствам, и судно отпустят через несколько дней. Что более важно, расследование будет проведено на современном уровне науки и техники. Убийцу найдут и накажут. — Каттер медленно прикрыл глаза, затем снова открыл. От этого жутковатого зрелища Ле Сёра передернуло. — Полагаю, я ясно выразил свою мысль, старпом Мейсон?

— Да, — ответила Мейсон; голос ее был холоден как лед. — Но позвольте указать на факт, который вы упустили, сэр: убийца за четыре дня совершил четыре злодеяния. По одному в день, с точностью часового механизма. Ваши двадцать четыре часа до Нью-Йорка будут означать еще одну смерть. Смерть, которой можно избежать. Смерть, ответственность за которую ляжет лично на вас.

Повисло мертвое, замешенное на ужасе молчание.

— Что с того, что пассажиры подвергнутся неудобствам? — продолжала Мейсон. — Или что судно может надолго застрять в порту? Или что корпорация может потерять миллионы? Какое это имеет значение, когда на карту поставлена человеческая жизнь?

— Это правда! — воскликнул Ле Сёр громче, чем предполагал. Он и сам удивился, что этот смелый и внятный голос принадлежит ему. Первому помощнику было тошно и невыносимо — от всех этих убийств, от корабельной бюрократии, от бесконечных разговоров о выгодах корпорации. Он просто не мог смолчать. — Деньги — вот к чему все сводится. К тому, сколько денег потеряет корпорация, если судно застрянет в Сент-Джонсе. Что мы намерены спасать — деньги корпорации или человеческую жизнь?

— Мистер Ле Сёр, — сказал Каттер, — вы переходите границы…

Но Ле Сёр оборвал его:

— Послушайте! Последней жертвой стал ребенок, ради всего святого! Невинная шестнадцатилетняя девочка, которая путешествовала вместе с дедушкой и бабушкой. Ее похитили и убили! А если бы это была ваша дочь? — Он повернулся за поддержкой к остальным: — Неужели мы допустим, чтобы подобное повторилось? Следуя курсом, который рекомендует капитан Каттер, мы, весьма вероятно, приговариваем еще одно человеческое существо к ужасной смерти.

Ле Сёр увидел, что младшие палубные офицеры кивают в знак согласия. Пароходная компания не пользовалась большой любовью, тут Мейсон попала в точку. Лицо старшего механика Холси оставалось непроницаемым.

— Капитан, сэр, вы не оставляете мне выбора. — Голос Мейсон исполнился тщательно взвешенной, почти грозной убедительности. — Либо вы меняете курс, либо я буду вынуждена объявить о принятии чрезвычайных мер в соответствии с пятой статьей Кодекса.

Капитан свирепо уставился на нее:

— Это будет крайне неразумно!

— Меньше всего мне хотелось бы к этому прибегать. Но если вы продолжаете упорствовать, не желая видеть очевидного, выбора не остается.

— Чушь собачья! — взорвался Каттер.

Эта непривычная в устах капитана брань вызвала ощутимую эмоциональную волну, прокатившуюся по мостику.

— Капитан? — позвала Мейсон.

Но Каттер не ответил. Он уставился куда-то в окно, на далекий, расплывчатый горизонт. Губы его беззвучно шевелились.

— Капитан? — повторила Мейсон.

Ответа не последовало.

— Очень хорошо. — Старпом повернулась к собравшейся группе. — Как второй человек в команде «Британии», я требую применения против капитана Каттера пятой статьи Кодекса морских перевозок за нарушение служебного долга. Кто со мной?

Сердце Ле Сёра стучало так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Он обвел взглядом присутствующих и встретил испуганные, колеблющиеся взгляды младших офицеров. Тогда он выступил вперед:

— Я.

Пендергаст все смотрел и смотрел на картину Брака. Маленький вопрос, ноющее сомнение поселилось на задворках его сознания, распространяясь и заполняя все. Медленно, но неуклонно эта мысль обретала четкость.

В картине что-то не так.

Не возникало сомнения в ее подлинности. Это именно то самое полотно, что выставлялось на аукционе «Кристи» пять месяцев назад. Но при этом нечто исподволь резало глаз. Во-первых, раму сменили. Но дело не только в этом…

Спецагент поднялся с места и подошел к картине, пристально вглядываясь в нее. Полотно потеряло дюйм или два с правой стороны и по меньшей мере три дюйма в верхней части.

Пендергаст стоял неподвижно, внимательно вглядываясь. Он был уверен, что на аукционе картина выставлялась неповрежденной. Это могло означать только одно: Блэкберн сам изуродовал полотно по каким-то причинам.

Дыхание Пендергаста замедлилось; он обдумывал этот дикий факт: коллекционер уродует картину, которая стоила ему свыше трех миллионов долларов.

Специальный агент снял картину со стены и перевернул обратной стороной. Холст лишь недавно заново закрепили, как и следовало ожидать, в случае если картину обрезали. Сыщик наклонился и понюхал холст, ощутив при этом известковый запах клея, применяемого при закреплении полотна в раме. Запах очень свежий, много свежее, чем следовало бы через пять месяцев после подклейки. Пендергаст надавил на остатки клея ногтем. Еще не полностью затвердел. Манипуляции с картиной были произведены всего день или два назад.

Он посмотрел на часы. Оставалось пять минут.

Быстро уложив картину изображением вниз на толстый ковер, Пендергаст вынул из кармана перочинный нож, вставил лезвие между холстом и подрамником и с величайшей осторожностью надавил, обнажая внутреннюю кромку. В глаза бросилась торчащая с краю темная полоска старого шелка.

Подложка оказалась фальшивой, за ней было что-то спрятано. Нечто настолько ценное, что Блэкберн, дабы это спрятать, изувечил картину стоимостью три миллиона.

Спецагент быстро исследовал фальшивую подложку. Она крепко держалась, прижатая холстом и подрамником. Медленно и осторожно Пендергаст поддел холст с одной стороны подрамника, высвобождая подложку, затем повторил процедуру с трех остальных сторон. По-прежнему держа картину на ковре, он ухватил свободные углы подложки большим и указательным пальцами и отогнул.

Между фальшивой подложкой и настоящей оказалось шелковое живописное полотно, завернутое в кусок шелка попроще. Пендергаст подержал его перед собой на расстоянии вытянутой руки, потом положил на ковер и снял покров.

На миг его разум словно отключили. Будто внезапный шквал ветра вымел из сознания пустопорожнюю суету, оставив абсолютную, кристальную ясность. По мере возвращения способности мыслить образ увиденного приобрел ясность и четкость. То была очень древняя тибетская мандала изумительной, необычайной, непостижимой сложности. Безумно, фантастически замысловатая, в золоте и серебре. Будоражащая сознание цветовая гамма на фоне черноты космоса. Она сама несла в себе целую галактику с миллиардами звезд, вихрящихся вокруг центра, и этим центром оказалась черная дыра запредельной плотности и силы…