Третье место фон Чернин поделил бы между императором Японии Акихито и президентом САСШ. Император Японии Акихито, у которого граф фон Чернин удостоился милости аудиенции, был главой величайшей азиатской империи, которую когда-либо знал этот край света, в любой воинской казарме, в любой офицерской кают-компании на почетном месте был не флаг, а портрет Его Величества, он почитался величайшей ценностью и при его утрате полагалось либо погибнуть, либо совершить сеппуку[83], чтобы избежать позора. В то же время император был относительно молодым и при этом – по глазам было видно – несчастным человеком. Он обладал абсолютной властью над своими подданными, правом жизни и смерти, такой власти, как у него, не было ни у кого из монархов, но при этом по традиции все дела решало правительство, в основном состоящее из военных. Монарх имел право присутствовать на заседаниях правительства, когда этого желал, но опять-таки по традиции он делал это исключительно редко, раз в год или реже. На заседаниях он должен был молча сидеть во главе стола и слушать, вопросы же от имени императора задавал королевский секретарь. Акихито знал все традиции и следовал им, но счастья ему это не приносило.

Наконец, президент САСШ был отнюдь не таким простым, каким хотел бы казаться. Он разительно отличался от любого европейского монарха. Он смотрел тебе в глаза и решал, стоит с тобой иметь дело или нет. И только потом уже слушал, что ты ему говоришь. Такое поведение было для Европы непривычным, но оно не могло не вызывать уважения. Фон Чернин достоверно знал, что слухи о том, что страной фактически правит вице-президент Мисли, бывший топ-менеджер нефтесервисной корпорации, во многом не соответствуют действительности.

Фон Чернин знал и покойного Константина, польского монарха. Ощущение было двойственным. Он безусловно остался русским, хоть в нем была и польская, и германская кровь – мать Бориса тоже была полькой. Он давно простил Михайловичей и своего родственника венценосного Александра, хотя понимал, что при ином раскладе событий мог бы править всей Россией. Увы... он сочетал в себе несочетаемое: любовь к семье, к жизни – и необходимость хоть как-то, но править в своем беспутном и анархичном государстве. Решения он принимал обычно под давлением большинства министров, по принципу «как бы чего не вышло» или «чтобы не было еще хуже». Много давал свободы, причем давал вынужденно, иногда мог узаконить то, что уже по факту случилось. Бежал от своего двора. Вместо того чтобы удалить от него подонков, проходимцев, мужеложцев, кокаинистов, бежал от него сам, искал утешения либо среди дам дипломатического корпуса, либо, и того хлеще, – в варшавских высших учебных заведениях. Фон Чернин был умным человеком и понимал, что так править государством нельзя.

А вот Бориса он не воспринимал как монарха вообще. Жестокий ребенок, развращенный двором, безнаказанностью, происходящими там ежедневно и ежечасно непотребствами, за которые в России немедленно сослали бы пожизненно без права появляться в столичных городах и тем более – при дворе. Масон, авантюрист и последний подонок Малимон, представлявшийся всем итальянским графом (потом выяснилось, что это не так), научил его «любви по-итальянски» – содомии! И за это его только удалили от двора и из Польши, хотя произошедшее непотребство нельзя было смыть ничем, кроме крови. Потом чуть подросший Борис собрал вокруг себя компанию из представителей польского дворянства, таких же распутных и жестоких молодых людей. С ним они нагло, вызывающе кутили по всей Варшаве, творили, что хотели. Потом произошла история с изнасилованием Черневской – отец изнасилованной дочери догадался бухнуться в ноги самому государю Александру, нарушая правило «сеньор моего сеньора не мой сеньор», после чего Александр Пятый написал раздраженное письмо своему дальнему родственнику, где повелел по сеньориальному праву прекратить творящиеся безобразия и привлечь виновных к ответу по всей строгости закона. Борис, конечно же, в этой истории вышел сухим из воды, отчего уверовал, что в жизни ему все дозволено, набрал новую команду бузотеров, а потом не остановился перед убийством отца и вооруженным мятежом.

Самое удивительное, что фон Чернин сейчас понял, чего ждет от него Борис. Он ждет, что Великобритания и Австро-Венгрия придут на помощь Речи Посполитой и вступят в вооруженное столкновение с Российской империей. Он и в самом деле этого ждал!

– Боюсь, у меня не слишком хорошие новости, Ваше Величество, – сказал граф. – Русским на то, чтобы окончательно взять Варшаву, потребуются сутки, не более. Оставленный вами там Мыслевский ведет переговоры с их командованием о сдаче города.

– Но я же не разрешал этого делать! – гневно воскликнул Борис.

– Тем не менее он это делает, экселенц.

– Тогда я прикажу повесить его на виду у русских на воротах Варшавской заставы!

Граф Чернин не стал говорить, что, согласно последним полученным снимкам, заставу уже заняли русские. Похоже, что правящий монарх Польши так и не понял – его приказы в Варшаве стоят не дороже бумаги, на которой они написаны. Крысы уже побежали с тонущего корабля... вероятно, русские не наступают дальше только потому, чтобы все, кто хочет бежать, успели это сделать. Да, это не восемьдесят первый...

– Боюсь, приказ не будет выполнен, Ваше Величество, – угрюмо произнес фон Чернин, – его некому выполнять.

– Найдутся! В этом вы ошибаетесь! В Польше еще остались рыцари! Вот тот же Мусницкий... Если надо, он пойдет и притащит этого предателя Мыслевского на веревке за машиной, правда ведь, Мусницкий?!

Граф фон Чернин внезапно понял еще кое-что. Горящие глаза, не находящие покоя руки, какая-то нахальная и быстрая речь. Все симптомы кокаиниста... есть такой рецепт, кокаин и спирт, его придумали как раз в Польше. Кокаин как стимулятор, спирт, наоборот, успокаивает. Так можно не спать, не есть, активно действовать три-четыре дня... русские в восьмидесятых с этим уже сталкивались... и раньше тоже бывало. Король – наркоман, видано ли! Можно даже по-другому это назвать. Политическая наркомания, вот самое точное определение.

Политическая наркомания...

– Всенепременно, Ваше Величество! – поклонился, не вставая со стула, Мусницкий. – Только прикажите.

– Вот видите, Чернин! Видите?!

– Этого недостаточно, Ваше Величество.

– А что вам еще надо? У меня – целая армия. Достаточно еще нескольких дней – и народ восстанет, вот попомните мое слово! И мы не только вернем захваченное оккупантами, но и пойдем дальше!

На самом деле польский народ не восставал, польский народ торговал с этими «оккупантами». Армейским, жандармским, полицейским частям и соединениям Российской империи требовался постой, требовалось пропитание, и за все это они готовы были платить деньги. Один из постоянно действующих приказов русской армии категорически запрещал реквизиции, провизия всегда покупалась и за постой тоже платили. У русских можно было разжиться бензином и соляркой, это было очень нужно, чтобы убрать уродившийся ныне богатый урожай – платили обычно спиртом. Наконец, при русских не было грабежей, не было разъезжающих по дорогам вооруженных людей, не было сборищ с оружием, с флагами – а потом с насилием и поджогами. Не было даже воров – после того, как нескольких, по закону военного времени, повесили.