По спине побежали мурашки. Бет была такой же, как два года назад. Счастливой. Веселой. Улыбающейся. Мы не виделись сколько – год? Или больше? Я не сразу поняла, что происходит.

Бет мне звонила.

– Алло?

Я хотела сказать «Вы позвонили в пиццерию «У Патрисио», потому что мы всегда так отвечали друг другу на звонки. Но не смогла.

Я почувствовала Бет на другом конце линии прежде, чем она заговорила.

Бет на секунду замешкалась, потом все-таки произнесла:

– Марго?

В тот же миг я перенеслась обратно в седьмой класс, когда Бетани жила в двух кварталах и мы каждый день гуляли вместе. Было приятно слышать ее голос. Знать, что она поддерживает меня в трудную минуту, что я по-прежнему могу рассчитывать на нее, и…

– Ты можешь мне больше не писать?

О! Э-э-э. Что?

Я замерла. Оказывается, я успела дойти до парковки супермаркета «Севен-элевен» и до «Тринити-тауэрс» оставалось всего несколько кварталов.

– Бет. Постой. Ты, наверное, неправильно меня поняла или…

– Марго. Хватит. Я не хочу блокировать твой номер. Я пыталась не читать твои сообщения, но их стало слишком много. Правда, слишком. Ясно?

Я пыталась осмыслить услышанное. Оказывается, Бет читала мои сообщения. Все до единого. И они вовсе не подпитывали нашу дружбу. Я не помогала ей. Скорее, делала хуже.

– Знаю, я сегодня перестаралась…

– Марго, не только сегодня. Ты пишешь каждый день и ведешь себя так, будто ничего не изменилось. Я знаю, мы раньше дружили. Но мы не общаемся уже два года. Тебе не кажется, это немного странно?

Я не знала, что сказать. Силы и без того кончились, а тут еще этот звонок. Поэтому я чуть слышно произнесла:

– Угу.

– Я стараюсь изо всех сил, чтобы оставить прошлое за спиной. А ты постоянно пишешь мне и упоминаешь про Криса. Все мои усилия идут прахом. Я так скоро сойду с ума…

У Бет сорвался голос. Она заплакала. Заплакала из-за меня – ее лучшей подруги.

В животе екнуло.

– Бет…

– Я так больше не могу, – перебила она. – Прости, я так не могу. Тебе что… больше не с кем поговорить? У тебя совсем нет друзей?

Я долго молчала, прежде чем ответить:

– Ага. Вообще.

* * *

Не помню, как завершился наш разговор. Наверное, я попрощалась. Я хотела сказать, как мне без нее плохо, но так и не сумела выдавить ничего, кроме предыдущей реплики. Кажется, я обещала больше не писать, но не уверена.

Я повесила трубку, и снова закружилась голова. Пришлось сесть. Не знаю, как долго я просидела на одном месте, как подняла мокрую задницу с асфальта и добралась до дома. Я была будто в тумане, в ушах по-прежнему звучал голос Бет. Дрожащий. Злой. Обиженный. Ничуть не изменившийся за эти годы. И совершенно чужой.

«Ты пишешь мне каждый день и ведешь себя так, будто ничего не изменилось».

«Тебе не кажется, это немного странно?»

Нет. Я пыталась быть тебе другом! Пыталась спасти нашу дружбу! Помочь тебе!

Хотя да, ты права. Я выбрала странный способ.

Наверное, я все-таки чокнутая. Ни с кем не общаюсь. Ни друзей, ни хобби. Двух единственных человек, которые считали меня своим другом, я подло использовала… Причем ради сомнительной работы. Так в чем мои принципы? В том, чтобы общаться с людьми, которые меня презирают? Видимо, Эйвери прав. Я совершенно не представляю, кто я такая.

Я пришла домой. Открыла дверь и ввалилась в прихожую. С меня текло.

– Эй! – откликнулась с кухни мама. Родители не ждали меня так рано. – Марго, это ты?

– Я, – крикнула в ответ, и голос дрогнул.

Хотела прошмыгнуть к себе в комнату, чтобы не показываться им на глаза, но ноги сами привели меня в кухню. Как только я увидела родителей, хлынули слезы.

Родители вскочили из-за стола, заставленного коробками из ресторана, и крепко меня обняли. Они не спрашивали, что случилось. Не рвались все исправить. Просто обняли, как мне того хотелось. Мы стояли втроем посреди кухни, и мама гладила меня по волосам, хотя у нее в тарелке остывала еда.

Это происходило будто не со мной. Я никогда не плакала, особенно из-за работы. Не лезла к родителям за утешением. Сегодня они раскрылись с новой стороны. Они редко меня «воспитывали», но, когда приходилось, делали это со всей душой.

Когда я перестала рыдать, мама отправила меня переодеваться (потому что платье вконец погибло), а папа налил чаю. Я села на диван, мама внимательно глянула и спросила:

– Скажи одно. Тебя никто не тронул?

– Нет, мама. Никто…

– Наша помощь нужна?

– Вряд ли. Я не знаю, можно ли что-то сделать.

Я закусила щеку, пытаясь сдержать рвущиеся изнутри слова, но посмотрела на родителей, увидела, как они за меня переживают… и рассказала практически все. Даже те подробности о своей работе, которых им лучше не знать.

– Я не понимаю, что мне делать. Я очень хочу помочь девочкам и призвать парней к ответу, но не представляю как.

– Муравьишка, это не твоя работа, – заявил папа.

Он не называл меня Муравьишкой с семи лет.

– Марго, ты самая умная девочка на свете, – добавила мама, бережно приглаживая мне спутанные волосы. – Мы с папой оба так считаем. И не потому, что ты наша дочь. Ты с шести лет поражала своими способностями. Ты очень, очень умная.

Сейчас наверняка прозвучит «но».

– Но в одиночку ты не справишься.

– Ты не судья, не полицейский и не социальный работник, – добавил папа. – С этими парнями должны работать специалисты.

– Я не могу пойти в полицию. Они с киберпреступлениями не связываются. А школа ничего не сделает. – Я рассказала им про Уэйкфилд – про то, что там никого не наказали. И про Шеннон, которая строго-настрого запретила идти в полицию. – Просто мне надо немного подумать…

Папа кивнул. Мама украдкой улыбнулась. Уговаривать меня не стали. Переубеждать – тоже. Мне дали возможность самой принять решение. Такая у них была манера воспитания.

– Пойду-ка я спать. Подумаю на свежую голову.

– Хорошая мысль, доченька, – сказала мама и снова, третий раз за вечер, крепко меня обняла.

За ее плечом виднелся стол, заставленный остывшей снедью. Поразительно, до чего романтичными порой бывают родители. Они достали свечи и тканевые салфетки. Видимо, устроили свидание, пока меня нет дома.

– Что за праздник? У вас что, годовщина? – спросила я. Кажется, свадьба у них была в августе.

Папа хохотнул. Мама тоже вежливо рассмеялась.