«А ведь это не просто пара гусей, это семейная пара, – сказала себе Маргарет. – Никогда не убивай одного из них, когда видишь перед собой пару. …Но, очевидно, каждая из этих птиц имеет свою пару. Как и все живое на Земле. Как же быть с охотой, с пропитанием?», – терзалась она сомнениями, даря гусыне и ее самцу жизнь и все дальше забираясь в глубь равнины, чтобы выяснить, где же это озеро, которое она решила называть «Гусиным», заканчивается.

На сей раз, никаких видимых родников она не обнаружила, очевидно, они пульсировали где-то в глубине озера, которое казалось бездонно глубоким и холодным. Завершалось же оно небольшим заливом, берег которого рассекала уже знакомая ей козья тропа.

«Вот здесь, да еще там, у водопада, мы и должны будем подстерегать это стадо, – подумалось Маргрет. – Это, конечно, выглядит нечестно, поскольку стаду деваться некуда: так или иначе оно должно прийти к водопою. Но ведь так поступает не только человек, но и всякий хищник». У них, в замке, висела картина какого-то фламандского художника, на которой леопард охотился у водопада на косуль. Притаившись за выступом скалы, он терпеливо поджидал, когда жертвы подойдут поближе и увлекутся водопоем. При этом видно было, что многоопытный вожак стада остановился чуть поодаль от небольшого родникового озерца и принюхивается, пытаясь проверить оправданность своих предчувствий.

Начинать охоту на гусей по ту сторону озерца она тоже не собиралась. Достаточно было того, что теперь она знала о существовании Гусиного.

Чтобы не заблудиться, Маргрет вернулась на плато, с которого начала спуск к озеру, и сразу же услышала голос Роя. Герцогиня не могла видеть шевалье, но он стоял где-то неподалеку, за рощицей, окаймлявшей островерхую, словно шлем рыцаря, скалу, которую отныне стоит называть «Рыцарем», и встревоженно звал ее.

Как бы подразнивая его, Маргрет еще с минуту молча обходила Рыцаря и, лишь ступив на горное плато, соизволила откликнуться:

– Рой, я здесь!

– Почему ты так далеко отходишь? Я ведь просил тебя… Мы уже заждались. Завтрак, наверняка, остыл, а я голоден, как пес…

– Потому и злишься, – предстала перед ним улыбающаяся Маргрет. – Как и все мужчины, когда они безумно голодны. – Сама она совершенно забыла о голоде, готовящемся кушанье и всякой предосторожности.

– Можно подумать, что когда-нибудь ты сумела утолить голод хотя бы одного мужчины, – незло огрызнулся Рой.

– Зато теперь я знаю, что это и в самом деле наш и только наш остров, – торжествующе произнесла Маргрет. – И никого, кроме нас, на нем нет: ни одного человека, ни одного хищного зверя. Он безраздельно наш, и я провозглашаю его владением норд-герцогини Маргрет де Роберваль.

– Вы забыли, что на острове присутствует некий шевалье, госпожа норд-герцогиня.

– Странно, совершенно упустила из виду, – горделиво вскинула голову Маргрет. – Придется остров поделить. Все, что лежит вон за тем небольшим хребтом… впрочем, этого для вас слишком много… Видите, вон тот полуостров, а еще точнее, вон тот скалистый мыс? Милостиво передаю его в ваше владение, господин шевалье, мой мужественный крестоносец.

– Да уж, вы беспредельно «щедры».

Целуя, он прогнул ее так, что Маргрет уже не в состоянии была удерживаться на ногах и повисла на его руке. Она даже не поняла, как произошло, что в следующее мгновение они оказались на траве.

– Не делай этого, – довольно резко предупредила девушка, задыхаясь в его объятиях. Однако страсть уже захватила ее крестоносца и теперь передавалась ей. – Никогда не делай этого днем, умоляю тебя! Для этого существует ночь, понимаешь, для этого существует ночь, ночь!.. – твердила Маргрет, стараясь перехватить его руку, но силы как-то слишком уж предательски покидали ее, и она чувствовала, как оголенные бедра обжигает прохладная влажноватая трава. На мгновение, оставив ее, Рой мигом сорвал с себя кожаный жилет, подстелил под Маргрет и теперь уже набросился на нее с какой-то совершенно немыслимой яростью, словно только для того и подстерегал здесь, чтобы повалить, впиться губами в шею, сжать в объятиях, проникнуть в то самое сокровенное, во что никто из мужчин проникать не должен был. Никто, кроме мужчины, в объятиях которого она сейчас изнемогала.

Они предавались этому долго, на удивление долго, и Маргрет ощущала, как тело ее то постепенно наливается силой, азартом и страстью, то вдруг обессиленно размякает; и на минутку-другую она впадала в такое опустошенно-обессиленное состояние, что даже хотелось отторгнуть от себя мужчину, но Рой вновь и вновь припадал к ней. И Маргрет ощущала, какое у него сильное, мускулистое тело, и снова поддавалась и предавалась ему, как предаются всякому сладострастному греху.

И когда все это как-то совершенно неожиданно закончилось, когда в момент очередного «обессиливания» Рой уже не сумел вновь зажечь ее, Маргрет поняла, что она… стала женщиной. Только сейчас она по-настоящему почувствовала себя истинной женщиной: страстной, алчной, требующей не только внимания к себе со стороны мужчины, но и ласк, объятий, плотской страсти. И, поднявшись с этого брачного лугового ложа, Маргрет сказала себе, что теперь уже вряд ли станет препятствовать Рою, и что, возможно, у них это будет происходить каждый день, и не только ночью. Ибо это часть жизни, это и есть то прекрасное, что не смогли отторгнуть ни высылка из Парижа, ни отдаление от Франции, ни даже, к счастью, ссылка на этот дикий берег.

Страсть, вроде бы, улеглась, однако нежность продолжала теребить ее душу, и в последний раз она припала к Рою уже у трех сосен, вновь почувствовав при этом, что готова опуститься даже на эту каменистую, вовсе не приспособленную к ласкам твердь. А еще ей показалось, что, нащупывая ее бедро, Рой готов взять ее прямо так, стоя, прислонив к стволу сосны. И, наверное, овладел бы ею еще раз, если бы не Бастианна.

– Что-то вы загуляли, голуби мои зацелованные! – почти по-мужски пробасила она, возникая на гребне плато именно в тот момент, когда Маргрет и Рою меньше всего хотелось видеть ее. – Если вы думаете, что я не стану предаваться обжорству без вас, то ошибаетесь. Я голодна, как сто рабов на корсиканских плантациях.

– Идем, Бастианна, идем, – по-дружески обняла ее Маргрет, что не помешало многоопытной корсиканке подозрительно втянуть ноздрями воздух и еще более подозрительно взглянуть в лицо воспитаннице.

Вместе с обычным телесным потом до обоняния ее дошел и запах возбужденной женской плоти, который ни с каким другим она, во столь многих сексуальных передрязгах побывавшая, не перепутала бы…

– Впрочем, – молвила Неистовая Корсиканка, – я пробовала: вода в озерце уже прогрелась. После полудня можем устроить себе прекрасную ванну.

– Это будут настоящие римские термы, – мечтательно предположила Маргрет.

– Куда мужчины, вы уж простите нас, шевалье, допущены не будут.

– Они не будут допущены туда, шевалье! – воинственно подтвердила Маргрет и хотела еще что-то добавить, но вдруг замерла, затем, не отрывая взгляда от горизонта, подалась к краю плато.