Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Признавал ли Исмаил право на сомнение за ближними? Возможно, несколько лет назад так оно и было. Но теперь все иначе: раз решение принято, его нужно немедленно выполнять и идти дальше. Даже если это решение неправильное, сомнения и сожаления надо похоронить, жизнь должна продолжаться, и все тут. Фрида никогда не чувствовала этого так отчетливо, как сейчас.
– Хорошо, я буду готова к четвергу, – просто сказала она.
Крошечная квартирка на верхнем этаже старого дома на улице Халяскяргази, маленький седой человек, который сам открыл дверь и подозрительно посмотрел на них.
– Вы к кому? – спросил он.
Выражение его лица полностью изменилось, когда Исмаил назвал, кто они такие и от кого пришли. С легкой улыбкой он пригласил их войти.
Фрида краем глаза попыталась его рассмотреть. Он выглядел значительно старше их. Она не могла припомнить, встречала ли его на факультете. Да был ли у него диплом? Даже если был, почему сейчас он работает тайно? Чтобы много зарабатывать, но не уставать?
– Пройдите в зал ожидания, – сказал подпольный врач.
То, что он нарочито называл «залом ожидания», оказалось крохотной комнаткой с рваным линолеумом и черными от печной копоти стенами. Три стула, низкий столик с кипой пыльных журналов и радиоприемник «Филипс», накрытый посеревшей от времени кружевной салфеткой. Кроме них, в зале ожидания никого не было. Они сели. Фрида чувствовала, что у нее мерзнут руки, и она то и дело бросала взгляды на Исмаила. Внутри у нее еще теплилась надежда, что он что-то скажет и они уйдут отсюда. Но чеканный профиль Исмаила застыл словно изваяние. Она точно только сейчас начинала понимать, насколько жесткими были его черты, какое упрямое выражение придавала лицу выдающаяся вперед челюсть. Исмаил ни разу не посмотрел на нее. Она вспомнила, что он был таким же, когда умирал его отец несколько лет назад.
Вот и сейчас они ждали еще одной смерти, но только в этот раз они сами были ее причиной.
В дверях, вытирая мокрые руки небольшим полотенцем, появился доктор и поманил Фриду за собой. Исмаил не шелохнулся, будто пригвожденный. Фрида вошла в комнату; посреди нее стояло гинекологическое кресло. Полная женщина в белом халате велела Фриде снять трусики, юбку и лечь на кресло.
– Разведите ноги, поставьте на подставки и не думайте ни о чем, это не займет много времени.
Фрида уставилась на лампу над собой. Мощная лампа для операционной.
– Вы собираетесь дать мне анестетик? Какой? Эфир?
– Не волнуйся, все будет хорошо, сделай глубокий вдох и начни считать: один, два, три…
Фрида вдохнула резкий запах эфира, остальные слова женщины или врача непонятным гудением отдались в ушах, лампа словно увеличилась и стала надвигаться на нее.
Пришло время убивать маленькое существо, живущее внутри.
Очнулась она уже на кушетке, в другой комнате. Во рту пересохло, ее тошнило. Исмаил сидел рядом, смачивая ей губы влажным тампоном.
– Все кончено, все позади. Подожди минутку. Я найду такси и вернусь за тобой, – сказал он.
* * *
По дороге в такси она дремала на плече Исмаила; они расстались у дверей как всегда.
– Я буду в больнице, если что-то будет не так, обязательно позвони туда и попроси соединить с ординаторской, там кто-нибудь всегда есть, меня найдут.
На мгновение он закрыл лицо руками, казалось, что-то сказал еще, затем прикусил нижнюю губу. «Обязательно позвони!» – повторил он и ушел.
Для мадам Лоренцо она сочинила историю о мигрени, прошла в комнату, легла и с нетерпением ждала, пока остановится кровотечение. Приняла одну из таблеток пенициллина, только что появившегося в Турции, которые Исмаил дал ей, чтобы не было воспаления, и снова ждала. Молясь, чтобы тот пожилой мужчина не причинил ей вреда, и проклиная мадам Лоренцо, которая то и дело стучалась в дверь.
– Фрида, к телефону!
Она уже ждала, что хозяйка сейчас добавит: «Не могли бы вы сказать этому доктору Исмаилу, чтобы он не звонил так поздно? Воспитанные люди в такое время не звонят!» – и даже уже пожала плечами: она ведь и так почти замужем. Но это оказался вовсе не Исмаил, а ее мать. С тех пор, как Фрида в то снежное утро покинула родительский дом, она время от времени звонила дочери, и робким, дрожащим голосом спрашивала о делах, кажется, втайне надеясь услышать от Фриды, что она передумала. Однако на этот раз голос Брони был решительным.
– Фрида, пожалуйста, перестань упрямиться и приходи праздновать с нами Песах на этой неделе!
Песах? Рано в этом году! Значит, теперь ее зовут вернуться в тот мир, из которого выгнали совсем недавно; наверняка только на время и с условиями.
– Я уверена, что ты обдумала то, о чем мы говорили тебе с отцом.
– Я приду. Но хочу, чтобы вы знали: мое решение не изменилось!
– Возможно. Ты все равно приходи. Давайте вместе отпразднуем этот Песах. А там посмотрим… Давай дадим ему еще время.
Она не ошиблась, ее пригласили только на время и с условием.
Потом позвонил Исмаил. Его голос, казалось, был наполнен нежностью и беспокойством, которые он копил весь день, не подавая виду.
– Ты в порядке? Кровотечения нет? Температуры? Я приду, если хочешь. Я думаю, нам уже нечего бояться ведьмы!
– Я в порядке. Я собираюсь на работу завтра, так что иди домой. Давай не будем лишний раз злить мадам Лоренцо.
Она не чувствовала ни печали, ни раскаяния и хотела побыть сейчас одна. Как будто это не касалось Исмаила. Она все пережила в одиночестве – свои сомнения, боль, тревогу и грусть – и теперь, обретя спасительное спокойствие, хотела остаться одна, наедине со своей тоской по крошечному существу, которое никогда не родится.
Время разрушать
Апрель 1946, Мода
Фрида пришла, послушав мать.
Войдя в дом, она тут же наткнулась на Эмму с Ференцем, которые снимали пальто. Оба выглядели очень счастливыми. Эмма обняла ее за шею и прошептала на ухо: «Вот увидишь, все будет хорошо». Фрида обняла Ференца и мать. Отец отвел взгляд и холодно кивнул:
– Добрый вечер, Фрида!
– И тебе добрый вечер, папа!
И все. Так холодно, что Фрида даже не решилась подойти к отцу. Неужели она думала, что Самуэль Шульман сдастся и примет все как есть? Внезапно она почувствовала себя как зверь в ловушке. Ей хотелось немедленно убежать, убежать
