— Я — Добродей, старший дружинник князя Осколода Киевского. Это — мои люди. Я пришел поговорить с вашим воеводой.

Вопрошавший затарабанил на своем языке, переводил остальным. Едва закончил, в толпе послышались смешки, перемешанные с раздраженными выкриками.

— Каган Ас-Халиб умер, — хитро протянул воин, сощурив и без того узкие глаза.

— Да. Мой князь погиб. Но это не отменяет…

— Молчать! — пискнул воин.

Масса людей, окружившая отряд, как море одинокую скалу, ожила. Воины дикарского вида расступались, пропуская вперед кого-то важного. Добродей пригляделся — лицо знакомое. Этот не раз побывал в Киеве, да и у самого Осколода.

Следом за вожаком ехал пузатый хазарин, разодетый в дорогие ткани. В щекастой морде Добродей узнал одного из важных купцов, которых не только терпели в Киеве, но и в княжеский терем изредка приглашали.

Хазарский главарь вопросительно глянул на купца, тот расплылся в лягушачьей улыбке, выпятил грудь и каркнул что-то на своем. Вожак ответил грубо, и взгляд купца заскользил по лицам славян. Добродею показалось, осматривает их не как возможных знакомых, а как корзины с рыбой или бочки с брагой.

— Вон тот, — купец ткнул пальцем в самого Добрю, — человек близкий к Осколоду, Ас-Халибу то бишь. Из старших дружинников, кажется. Этот, — палец указал на Цыбулю, — год назад сынишке моему нос разбил, за просто так, в дозоре, видите ли, был, а мой якобы угомониться никак не мог. Эти двое, — купец кивнул на Кавку и Налега, — чаще в корчме сидели, чем в седлах дружинников, почему Осколод позволял? Даже не догадываюсь. А вот тот, широкоплечий… не Осколодов. Он на новгородской лодье приплыл. И тот, который подле него, — тоже. Остальных вижу впервые. Стало быть, тоже новгородцы.

Сердце старшего дружинника ухнуло, как умирающий филин. Душа провалилась в пятки. Хазарин выслушал купца очень внимательно, спросил ледяным голосом:

— Зачем хотеть видеть меня?

Добре пришлось набрать в грудь побольше воздуха:

— Мы идем к вашему беку, или самому Великому кагану, с поклоном и просьбой о справедливости. Сами наказать Олега не можем. А вы можете.

Предводитель наморщил нос, покосился на купца. Тот затараторил по-хазарски, отчего рожа предводителя стала ещё гаже.

— Для этого с тобой новгородцы? — рявкнул купец.

— Они действительно ходили под стягом Олега, но теперь поняли…

На лице хазарского купца вспыхнула самодовольная улыбка, глаза стали хитрее лисьих.

— Не лги, куявлянин.

— Я не…

— Врешь, дружинник! Ты очень глуп, если в самом деле надеялся, будто мы поверим твоим россказням.

— В Киеве остались наши люди, — не сдавался Добря, — они откроют ворота крепости…

Купец перевел слова старшего дружинника. Сделал это нарочито громко. Сотня грянула разом. Многие хохотали, запрокинув голову, а один картинно упал с лошади, чем вызвал новую волну общей радости.

— Чтобы сжечь Куяву, хазарам помощь не нужна. Зато Хелгу-Салахби[28], останься вы в городе, ваши мечи могли бы пригодиться.

Он снова обратился к предводителю. Вопрошал с самодовольством, то и дело кивал на Добродея. Хазарин хмурился, отвечал резко, казалось, не говорит, а лает.

— Тебя отпустим, — заявил купец. — Пойдешь к Хелгу, скажешь: хазары готовы отказаться от битвы, если Куява заплатит дань. Но в этот раз возьмем на половину больше! И впредь будем брать столько же. Ежели ваш князь не одумается, Куява обратится в пепел.

— Олег мне не поверит. И Киевом он не дорожит.

— Не поверит? Не дорожит? Тогда пусть с тобой едет один из них, — разодетый хазарин указал на новгородцев. — Который из них ближе к князю?

Ответа купец не ждал, сложив губы трубочкой, хмуро рассматривал воинов.

— Широкоплечий. На пристани он ближе других стоял к Салахби.

— А с остальными, — прорычал Розмич, — с остальными что будет?

Купец гаркнул по-хазарски, палец ткнул сперва в Добрю, после в Розмича. Военачальник быстро кивнул…

Добродей успел увидеть, как вскинулись луки и натянулись тетивы. Он стремительным движением выхватил меч, но, когда острие клинка покинуло ножны, стрелы степняков уже пропели о смерти. Им вторили скрипы вспоротых кож и крики людей. Все произошло столь быстро, что Добродей сперва не поверил глазам.

Но воины падали наземь. В глазах изумление, в руках — обнаженные мечи, не успевшие попробовать хазарской крови. Цибуле стрела угодила прямиком в горло, из приоткрытого рта сочилась розовая пенистая слюна. Из груди Кавки торчат сразу три оперенья, и хотя ноги воина ещё дергаются, подняться он не сможет. Никогда.

Один из новгородцев остался в седле, замер с оскаленным ртом. Из его глазницы неспешно вытекало белое вперемешку с красным, стрела вошла по самое оперение. Несколько мгновений, и этот начал заваливаться на бок, тело обмякло, новгородец рухнул вслед за товарищами.

Взволнованные лошади ржали, пятились и брыкались. К ним уже спешили черноволосые кочевники, с завидной ловкостью хватали под уздцы. От чужого запаха животные взбрыкивали ещё сильнее, но хазары, будто колдуны, что-то шептали, уговаривали, смиряли.

На Розмича Добродей старался не смотреть. Тот замер в седле, побелел. Взгляд пылает бессильной злобой, пальцы сжимают рукоять меча так сильно, что чудится — железная основа вот-вот превратится в пыль и полоса с долами звеня упадет на землю.

— Что встали? — усмехнулся купец. — Идите! Езжайте! Спешите! В Куяву! А мы будем чуть позже. Это лишь передовая сотня, войско идет следом. Зато у вашего нынешнего князя останется кое-какое время на раздумье. Но пусть поторопится.

— Ты… — прошипел Розмич.

— И я. И я тоже с войском приду, — кивнул купец, будто и в самом деле не понял. — У меня в Куяве дела незаконченные: схрон и десятки должников.

Он бросил что-то по-хазарски, и воинство расступилось. Луки по-прежнему изготовлены, сабли обнажены. Но гаденькие, самодовольные улыбки ранят сильнее любого оружия.

Добродей не двинулся с места, оскалился. Предводитель сотни встретил его взгляд с толикой скуки и тоски, противно скривил губы.

— Поехали! — прорычал Розмич яростно, а чтобы земляк наверняка расслышал, Роська легонько толкнул в бок.

Более позорного бегства не знал ни один князь, ни один дружинник. Да что воины… даже тати подобного унижения не знали отродясь.

Ближе к ночи, когда роняющих пену лошадей пришлось вести в поводу, на пути попалась маленькая речушка. Измученные животные припали к воде, хрипели на всю округу. Лошадь Добродея пошатывалась, едва не падала. Конь Розмича фырчал, закатывал глаза. Сами воины выглядели немногим лучше.